Собрание сочинений в 18 т. Том 1. Стихи, проза, переводы
Шрифт:
– А разве мне можно?
– Отчего же нельзя… поезжай в Варшаву, там я тебя устрою. Ты ведь был год в медицинке?
– Да. Послушай, я поеду.
Лодыгин широко улыбнулся.
– Правда? Что это с тобой?
Сережа снял фуражку, провел рукой по волосам и сел на гранит над Невой.
– Так. Все равно я поеду, мне надо, только с тобой вместе.
– Ну, разумеется, со мной… Да ты серьезно или морочишь только.
– Нет, видишь, я очень хочу… очень хочу. Все-таки ведь это – раз
– Да уж, для тебя второй такой войны не устроят.
– Ну, да, – ласково улыбнулся Сережа, – я поеду. Я позвоню тебе завтра.
Вернувшись домой, Сережа зашел в комнату матери и, насколько мог, просто и весело сообщил матери о своем решении. Анна Николаевна сначала не поверила, а потом принялась браниться и плакать о том, что вот все, все у Сережи так, что он конечно – помешанный и никогда ее не слушает и не советуется с ней. Маруся тоже негодовала и настаивала, что ехать на войну бессмысленно, а России можно служить и здесь.
– Ах, оставьте меня ради Бога! – вдруг закричал Сережа, – я поеду не для России совсем, не для вас, ни для кого… поеду потому, что хочу…
Он убежал к себе и хлопнул дверью.
В его комнате все было убрано. По стенам висели лубки и Врубели, слегка пахло табачным дымом. На столе лежало письмо. Он прочел адрес. Узнав почерк, отложил его и сел в кресло, и долго сидел, ничего не думая и сложив руки на коленях. Потом встал, подошел к зеркалу, зажег электрический рожок и стал смотреть на себя.
«Вот, хотел иначе причесываться… волосы больше на лоб – теперь не надо, все равно. – Он видел свое бледное и худое лицо с мягкими волосами, и ему было жаль себя. – Убьют… и вот никогда здесь больше стоять не буду… Нет, не убьют»…
Сережа взял письмо и вскрыл его.
«Милый, приходите завтра на выставку. Будет очень…»
Он улыбнулся и громко сказал:
– Вот и не пойду, вот и не пойду…
И сейчас же подумал:
«Как приятно и как странно говорить одному громко. Все-таки это очень хорошо – то, что со мной случилось»…
Лодыгин ехал в санитарном поезде и оказалось, что Сереже сопровождать его нельзя. Они условились встретиться в Варшаве. Дорога была долгой, но не скучной, – уже на вокзале повеяло войной. В обмерзших, набитых вагонах говорили только о ней, читали последние телеграммы, ловили слухи. Ехало много офицеров, возвращавшихся из госпиталей в полки, ехали добровольцы, врачи, сестры, матери, искавшие своих близких, и деловые люди, как всегда снующие между Петроградом и Варшавой.
На станциях встречались войска и артиллерия, поезд шел тихо-тихо, пыхтел и поминутно останавливался. Говорили о том, что немцы идут на Варшаву и теперь стоят недалеко от города. Сережа равнодушно слушал все эти толки, а сам говорил мало.
«Да ведь это я для нее поехал, она меня послала… Я сам не догадался бы никогда, что надо».
Наконец в мокрое, серое утро поезд пришел в Варшаву.
Сережа отыскал Лодыгина и решил, что останется у него ночевать. Ехать им надо было на следующий день.
Вечером бродили по светлому и веселому городу. В кафе звенела музыка, гуляли нарядные дамы, и Сережа не верил, что это – Варшава, что он едет на войну и вот не может прийти домой, зажечь лампочку у кресла и сесть читать стихи, а завтра встать, когда хочется.
Вернулись поздно. Ночью Сереже снились поле и трубы, небо все красное, в крови или, может быть, в огне заката. Белые кони носились по полю, и вдруг он очутился на спине одного из них, под легкой развивающейся гривой, и конь помчал его, бешено топая и взвиваясь, прямо в красное небо. Проснулся усталый и грустный и, сидя на кровати, бессвязно стал рассказывать, что видел.
– Понимаешь, это небо… наверху желтое, как прованское масло, а снизу красное, красное… и я туда лечу… Это нехорошо… предзнаменование.
Он улыбнулся.
– Фу, баба, вот весь ты тут, – сердито сказал Лодыгин, – еще на войну. Тоже!.. Тебе на печке сидеть, да с няньками сны гадать.
Поехали очень просто, не так, как ожидал Сережа, без всяких приготовлений, на перевязочный пункт. В мотор сели доктор, две сестры из Петрограда, Лодыгин и Сережа. Шоссе было изрыто и попорчено, но автомобиль летел, как стрела.
Ехали долго и все молчали.
– Ага, жарят, – вдруг желчно сказал доктор.
– Что это?
– Бой… слышите грохочут. Уже несколько суток, – не унимаются, черти.
– Да, я давно слышу, – проговорил Сережа.
Ему казалось, что грохот этот, сначала слабый, как далекий гул, растет с неодолимой силой и быстротой.
Опять все замолчали.
Наконец Сережа спросил:
– Где же это… близко?
– Да, сейчас приедем. Однако же вы – неженка, – и доктор с усмешкой взглянул на его бледное лицо, – вам самому надо валерьянки прописать.
Сережа отвернулся и сухо сказал:
– Нет, у меня только сердце скверное.
Временным перевязочным пунктом служила большая и светлая изба.