Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

Несмелов Арсений

CMEPТЬ ГОФМАНА [58]

Конспект поэмы

I Подошел к перилам: «Полисмена! Отвезите в сумасшедший дом». Снизу кто-то голосом гамена Прыснул смехом о мешке со льдом. Отскочил. Швырнул свинцом из дула. И упал за несколько шагов, И дымком зарозовевшим сдуло Человека, названного «Гофман». II О поэт! Безумье — та же хворость, И ее осиль, переломив, Проскочив (с откоса свищет скорость!) Из былого в небывалый миф. Я, в котором нежность — пережиток, Тихо глажу страх по волосам: — Не тоскуй, не сетуй, не дрожи так: Это только путь па небеса. III Если ж и меня оранг-утангом Схватит и потащит, волоча, Я вскочу, отплясывая танго, Иссвищу его, иссволоча. А

потом упавшего в берлогу Позову, и серый Сумасход Мне чутьем обнюхает дорогу На тропах рискованных охот… IV Я с двумя врагами бился разом, И теперь завеял, невесом, Я убил когда-то прежде разум И теперь веду безумье — псом.

58

Смерть Гофмана (I–IV).В стихотворении имеется в виду поэт-символист Виктор (Виктор-Бальтазар-Эмиль) Викторович Гофман (1884–1911), незадолго до смерти уехавший в Париж, «где в состоянии внезапного психического расстройства» кончает жизнь самоубийством. Смерть Гофмана вызвала множество некрологов, «мифологизировалась» легенда о «сгоревшем поэте», «жертве вечерней» и т. д.» (А.В. Лавров, «Русские писатели 1800–1917», М., 1992, т.1. с.660).

ПОЭТ [59]

С. М. Третьякову

Ваш острый профиль, кажется, красив, И вы, отточенный и вытянутый в шпагу, Страшны для тех, кто, образ износив, Свой хладный брод простер ареопагу. Где ваш резец, скользя, вдавил ребро: Металлопластика по раскаленной стали. Вот ваш девиз — и к черту серебро: Мы все звеним и все звенеть устали. Отточенный! Вы — с молотом в руке, Уверенно, рассчитанно и метко, Эпитет ваш, скользящий по строке, — Свистящая гиперболой кометка. Вы «Паузой» закончили урок Фиксации насыщенных горений, И каждый взлет под броней крепких строк — Конспект мечты для ста стихотворений. Да будет так! Душа о вас зажглась, И вот черчу карандашом поспешно И профиль ваш, и ваш (ведь правый?) глаз, Прищуренный устало и насмешно.

59

Поэт. С. М. Третьяков— Сергей Михайлович Третьяков (1892–1937), поэт, в 1919–1922 годах жил и широко печатался во Владивостоке. «Вы “Паузой” закончили урок…»— имеется в виду сборник стихотворений Третьякова «Железная пауза» (Владивосток, 1919).

ДЬЯВОЛ

По веревочной лестнице, Спрятав в тень экипаж, К вам, лукавой прелестнице, Поднимается паж. И с балкона (на жердочке Так свежо локоткам) Улыбнулись вы мордочке, Запрокинутой к вам. Вы восторг и услада, Демон спрятанный хмур: Вы нежданно-негаданно Перерезали шнур. И кусаете пальчики, Жадно слушая шум: Это плачет о мальчике Растерявшийся грум. Завтра в капелле замковой, Где гнусит капуцин, Прикоснетесь к устам его — Голубой гиацинт! И душистыми юбками Вы овеете гроб, Приласкаете губками Скрытый в локонах лоб.

СКАЗКА [60]

Я шел по трущобе, где ходи Воняли бобами, и глядь — Из всхлипнувшей двери выходит, Шатаясь, притонная женщина. И слышу (не грезит ли ухо, Отравлено стрелами дня?), Как женщина тускло и глухо Гнусила строку из меня. И понял восторженно-просто, Что всё, что сковалось в стихе, Кривилось горящей берестой И в этом гнезде спирохет.

60

Сказка. «Я шел по трущобе, где ходи…»— ходя (искаж. кит. «ходи») — прозвище китайцев среди русских на Дальнем Востоке; в данном контексте «ходи» — приказчик.

В БЕСПРЕДЕЛЬНОСТЬ [61]

Ночь. Догоняющим взмахом Ветер (ему по пути) Шаром вздувает рубаху И помогает идти. Думаю: что, эти тучи Чувствуют ужас погонь? Вылучив искру колюче, Желтый ныряет огонь. Ветер упругой ладонью Гладит меня по спине. Путь мой, конечно, к бездонью, Что мне в бессильном огне! Взъятый и плавно несомый, Сдавшись усмешкам игры, Я — метеор невесомый, Парус под ветром — в миры!

61

В беспредельность. Отклик на это стихотворение (например, на «Чувствуют ужас погонь…» и т. д.) мы находим в посвященном Несмелову стихотворении дальневосточного поэта Владимира Силлова (1902–1930, расстрелян в СССР): оно не только содержит ряд образов, заимствованных у раннего Несмелова, но и свидетельствует о том, что престиж Несмелова на «дальневосточном Парнасе» был действительно высок.

Арсению Несмелову

Вы хитростью таланта не закрыли. Арсеналы масок — вон! Играющий стихом, не вы ли Себе воздвигли хамельонный трон? И, сжав зрачки, сжимаете насмешно Гримасам радости раскрытых ртов. И термин вылущив удой неспешной (Ведь всё равно придет улов). Вы шарите по душам человечьим (К чему мечтать о яростных погонях? Другим теням к челу не лечь им). Вы — чёрт в офицерских погонах.

1920

Цит.

по: О. Петровская, В. Силлов. Зрачки весны. Фудзядян (т. е. Харбин), 1921 г.

НИ О ЧЕМ

Над дверью сосульки леденчик, Дорога светла и пуста, И солнце, одевшее венчик, Похоже на образ Христа. Ты слышишь? Ворчливо и веско Мороз заворчал за плечом. Но, радуясь радостью детской, И песня моя ни о чем. Ведь строчки вдогонку за рифмой, А рифме светло и свежо, И этот мгновенный порыв мой — Мальчишка, швырнувший снежок.

МЯТЕЖНИЦА

Гению революции

Старик, бородатый Хронос — Годов и веков звонарь. Бросает светящийся конус Его потайной фонарь. Глядит: на летящей в космос Земле зашаталась ось, И туч золотые космы Отброшены взмахом вкось. Не больше, к примеру, крысы, Пред солнцем — и то уж тля, А полюс, затылок лысый, К лучу норовит земля. И, вырвав толпу из круга (Забыли, шатнуло вас?), Земля повернула круто К лучам затененный фас. И дальше помчалась в пляске, Как пуля, когда в излет, И лопнули льды Аляски, В Гренландии вспыхнул лед. Порвалась цепей заковка, И вот — на снегу лоза. — Однако, довольно ловко! — Старик про себя сказал. И бело-светящийся конус Лучей перебросив в высь, Стучится сигналами Хронос В лиловый дворец Главы. У нас бы сейчас — винтовку, Но небо — другой предмет: Сверкнул догонять бунтовку Отряд голубых комет.

ГНУС

В какой-то вечер выделился гнус Из кольчатого дыма папиросы И пал па пол. Подумал я: нагнусь И стану предлагать ему вопросы. Но он удрал, как рыжий таракан В щель плинтуса. Взяв перочинный ножик, Я выскреб тлю и посадил в стакан, И вот он — весь. От головы до ножек! Он дымчатый и с хвостиком козла, Закрученным, как фитилек у свечки. Комическое «воплощенье зла»: Остаток после вековой утечки. Он прыгал наподобие блохи — Сей выродок и измельчавший дьявол. Какие же вопросы и стихи? Он в лужице — на дне стакана — плавал! И трепетал моих спокойных глаз, Воруя в шерсть зрачковые булавки. Ах, чья душа от них занемогла? Чьи кипы душ он шоркал па прилавке? И это — бес! Тысячелетний фриз, Облупленный почти до штукатурки. Мой мозг шутя оттиснул афоризм, Ведь неудобно же без сигнатурки! И на стекле, на сером скакуне, Отцеженном из дыма сигаретки, — — Тысячелетие, как преступленья нет, Преступники суть гении редки.

УБИЙСТВО

Штыки, блеснув, роняют дряблый звук, А впереди затылок кротко, тупо Качается и замирает… «Пли!» И вот лежит, дрожа, хрипя в пыли, — Монокль луны глядит на корчи трупа, И тороплив курков поспешный стук.

ФЕЛЬЕТОНИСТ

Отдавая мозг мой напрокат, Как не слишком дорогую скрипку, Я всегда, предчувствуя закат, Делаю надменную улыбку. Сорок лет! Газетное перо До тоски истаскано на строчке И, влачась по смееву, порой Кровяные оставляет точки. Я умру от голода, во рву, Иль, хмельной, на койке проститутки. Я пустое сердце разорву На аршине злободневной шутки! Ворох лет! И приговором «стар» Я, плясун, негоден для контракта. Я пропью последний гонорар И уйду до вечера от факта, — И тоской приветствую моей Вас, поэты с голосом из брони! Отхлещите стадово больней, Исщипите выводок вороний! Вы зажгли огни иных эпох И сказали устаpевшим: баста! Я был добр, а значит — слаб и плох, А поэту надо быть зубастым. День тяжел. Слабеющую вшу Давит он на умиральной точке. По утрам и так едва дышу; Говорят, запой ударил в почки. Написал и чувствую — не то, Пробурчит редактор: «Не годится!» Знаю сам, какой уж фельетон: Так, одна унылая водица…

РОМАН НА АРБАТЕ [62]

Проскучала надоедный день В маленькой квартирке у Арбата. Не читалось. Оковала лень. И тоской душа была измята. Щурилась, как кошка, на огонь, Куталась в платок: «Откуда дует?» И казалось, что твою ладонь Тот, вчерашний, вкрадчиво целует. А под вечер заворчала мать: «Что весь день тоской себя калечишь?» Если б мог хоть кто-нибудь сломать Эти сладко ноющие плечи! И читала, взор окаменя, О любви тоскующем аббате… Ты влюбилась, нежная, в меня В маленькой квартирке на Арбате

62

Роман на Арбате. В первой публикации («Дальневосточная трибуна», 1921, 20 февраля) датировано 1915 г. Однако у Несмелова обилие автографов одного и того же стихотворения с разными датами делает любую авторскую датировку сомнительной.