Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

Чиннов Игорь Владимирович

* * *

Je possede une barque detachee de tous les climates

Andre Breton

Превыше земных сезонов плывет мой челн.

Андре Бретон

Играет ветер листами газетыВ твоей руке и краем программы.Ты знала и знаешь – это приметыТого, что ангелы рядом с нами.Плывут по небу две бледные ленты –Белесым дымом слова рекламы.Они обрывки воскресной программы –Концерта ангелов над нами.Уже облака сияньем задетыИ светлы дали земной панорамы.И,

точно ветер, плывут силуэтыЛазурных ангелов над нами.Играет ветер листами газеты.Играет крыльями над нами.

* * *

В такую ночь весна не окончательна,Но наступает несомненно.Дождь побелен снежинкой незначительнойИ кажется небесной манной.А впрочем, ночь — почти обыкновенная.По лужам, лунной мглой покрытым,Шагаю. Но Земля ОбетованнаяНедалеко, за поворотом.Ты думаешь, бессмертие неубедительно?Но что же делать, что же делать?А вот душа — задумалась мечтательно:Надеется на Божью милость.И человек на Бога вдруг положится:Все просто, не непоправимо.И замерцает мартовская лужицаЗвездой далекой Вифлеема.

* * *

Из белой весенней ночиСделана ваша душа.Она в моей отражалась,Как маленький Млечный Путь.Туманностью АндромедыХотелось обеим стать.Но кончилось тем, что сталиДуши туманом ночным.А помните, птицы летелиСквозь души наши весной?Сияли утро и море,Вода становилась огнем.Я сказал ваше имя, и в мореВырос певучий цветок.Я почти изобрел, я знаю,Заменитель вечности — иТой ночью душа светилась,Как маленький Млечный Путь.Я думал о белой ночи,В которой ваша душа.

* * *

Прощайте, Кощей Кощеич!Еще кощее КощеяСредь пищи, вещей и чаяПищала тощая шея,Несчастье нам завещая.Но светлые чародеиУмчали нас в эмпиреи,В лазурно-смуглый ЕгипетДинастии Птолемеев,В алмазный воздух Памира,В страну Лиловых Пигмеев —О, мы улетели в лепетЗемфиры, зефира, эфира!На мгле, на волшебном кристалле,На пламени мы улетали!В лазурном и лунном небеНашли мы Царевну Лебедь,Чертог изумрудной игрушки,Прекрасной Царевны Лягушки!Прощайте, Кощей Кощеич!Здорово, Иван Царевич!

* * *

Арабским удивительным дворцом,игрой узора бледно-розовато-сиреневато-сизого, замысловатойигрой любуясь…Но, усталый соглядатай,я видел девушку с особенным лицом.Слепая девушка ходила подле насс водительницей, объяснявшей очень скоро,и осторожно трогала онасиреневатый край узора.Но что наказанная слепотоймогла узнать о нежной, о нежнейшейутонченности той, изысканности той,искусственности той, изнеженности той?Был взор слепой, слепой, слепейший.И я мечтал о том, что снидет Царь Царейв сиянии, в алмазном свете,что

вот — Он исцелит, что Он велит прозреть,дабы узреть,узреть узоры эти!

* * *

Ловите рифмы — невидимки

Давай походим по дивным музеям,где пышные чаши времен Возрождения(агат, хризолит, сердолик)пламенеют (большие тюльпаны)и перламутрово-переливчатая лазурьобыкновенного египетского трехтысячелетнего стеклапохожа на вечность.Мы тоже владеемостатками прежнего вдохновения,когда глядим на прекрасный каменный ликмученика, на узорчато-золотые Кораныили короны тиранов (следы «исторических бурь»).Короны. Не кровь и не слезы, ни капельки зла:алмазно-рубиновый венчик.Мы даже прощаем злодеямна картине (работе, быть может, не гения)за отблеск на нежно-сиреневых складках, за светлыйродник,за блекло-оранжевые (с бледно-синим) кафтанына двух палачах, за топор, над которым лазурь,за острую лилию — так она дивно бела! –за венчик, за вечность.

* * *

Как большая темная миндалинаУ певицы мандолина.И глаза – миндальнее миндального.Музыкантша уличная, дальняя:Флорентинка, синьорина.И мелодия сентиментальнаяВсё прозрачней и печальней,Всё нежней, вечерней и усталее.Всё — певица, пьяцца, вся ИталияВсё хрустальней и прощальней.И видна — незримая — зеленаяОзаренная долина(Не Италия, скорей Инония),Где поет счастливая, прощенная,Неземная Магдалина.

* * *

Удивительно, как удлиненГолубой силуэт минарета.О, высокий расчет и закон,И высокое царство колонн,И объемы из тени и света!Золотисто-зеленая вязьСиневато-лазурных мозаик,А на улице мулы и грязь(И лазурная муха впилась),И глаза малышей-попрошаек.Гадит голубь на пыльный порфир,Лепестки устилают ступени.Царство грязи и царство сирени,И стоит гармонический мир,Композиция света и тени.

* * *

В огромном, царственном, торжественном саду,Склонясь к лиловому тюльпану,К пурпурным ирисам… Ни про мою беду,Ни о твоей беде — не стану.Здесь фиолетово-сиреневый нарцисс,Так ярко мотылек желтеет,И солнце золотит воздушный кипарисГеометрической аллеи.Здесь роза клонится тяжелой желтизной,Пион багряно-фиолетов,И все равно, что этот пышный зной –Над усыпальницей скелетов.

* * *

Тем более, что так недолговечно-розово(На мимолетно-золотистом) —Непрочным волшебством заката позднего,Мерцанием, зелено-смутным, озера,Лучом, разлившимся по листьям…Тем более, что скоро ночь, но тем не менееРаскрылись розы, точно от прикосновения,В японском садике, где ручейки с пригорка.Прохладным сном — в Японии? В Армении?В Норвегии? — Неслышным ветром синего фиорда(И полночь, будто синее растение)…О, восхитись, хоть ими, на мгновение!Мне захотелось не иронии, а пения,Волшебно-дивного восторга.