Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
Правда, Улусов знал, что «нахаловцы» не менее его презирают задиристых «дурачков», а те отвечают им тем же; что озлоблением друг против друга полно село и даже такая семья, как сторожевская, служившая примером единства и сплоченности, раздираема внутренними распрями, и Лука Лукич последними усилиями воли сдерживает бушующие страсти.
Этому помог поп Викентий своими примиренческими идеями. Вместо примирения вышло так, что у всех за пазухой нож, и все ножи в первую очередь припасены для Улусова.
Шла в селе беспощадная, незримая борьба, но
Они бунтовали и сейчас, но тайно: задерживали елико возможно платежи и подати, устраивали сходки, не предуведомив земского начальника, сходились в избы и шептались о скорой большой воле, портили барские посевы, избивали батраков Улусова.
Однако дни шли за днями, не нарушаемые какими-либо из ряда вон выходящими событиями, кроме прокламаций. Улусов привык к ним, а если и устраивал повальные обыски, чтобы найти распространителей, то больше для острастки. Даже те, кто был бы рад выслужиться перед начальством, помалкивали.
Село жило, как всегда, каждый делал, что ему положено. Но под будничной повседневностью клокотали страсти. Улусов все видел, все понимал и трепетал перед тем, что неотвратимо надвигалось.
Обжигающее дыхание урагана уже чувствовалось, но сам он был еще незрим, за чертой горизонта.
В самом конце зимы Улусову сообщили, что Флегонт снова появился в Двориках.
Иван Павлович, трясясь от страха и заклиная Улусова никому не говорить, от кого он это слышал, взяв даже с него клятву, набрался духа и рассказал о «степных братьях», смолчав, разумеется, об участии в делах эсеров Николая. По словам Ивана Павловича выходило так, что он самолично слышал от двух разбойников, повадившихся к нему за деньгами и съестными припасами, будто где-то в окрестностях Двориков должна быть какая-то сходка и на нее ожидали Флегонта.
— Когда это было? — зеленея от страха, спросил Улусов.
— Днями, Микита Модестыч. Они жрали курятину и шептались, а я и услышь.
— Почему ж ты, копченая борода, не сказал мне об этих разбойниках раньше? — в бешенство зарычал Улусов.
— Микита Модестыч, да ты бы побывал на моем месте. Они мне револьвером грозят, сжечь обещают, ежели я хоть единое слово…
— Дурак! — отчеканил Улусов. — Мало тебя сжечь! Тебя бы выпороть за недонесение. Они обещали прийти еще?
— А кто ж их знает! — еле выговорил Иван Павлович. Он обмирал от страха: что-то сделает с ним Улусов и что сделают разбойники, дознайся они, кто их выдал.
— Если появятся, прикажи работнику скакать ко мне без промедления. Задержи их разговорами, ну, угости как следует, водки дай, понятно? Пока я не приеду… Или позови народ, чтобы отвели их в холодную.
— Ос-споди, Микита Модестыч! — взмолился Иван Павлович. — Да ежели я в это дело народ ввяжу — быть мне без головы. Да они сразу этим разбойникам все расскажут. Ведь они вона как люты.
— А что это за сходка, о которой болтали разбойники?
—
— Ты сам Флегонта не видел?
— Я не видел, но мой работник сказывал — он ночью к куму ходил на Дурачий конец — ну, и узрел, как из школы выходил человек. Дюжий, мол, и вроде на Флегонта похож. Больно выдающая, мол, осанка. Таких-де на селе, кроме Флегонта, не водится. И еще болтают, будто над курганом у Лебяжьего озера дымок частенько примечают.
Улусов сорвался с места и скомандовал стражникам гнать на рысях к Лебяжьему.
Никаких следов вокруг кургана не было. Улусов ткнул в одно место: никаких признаков землянки или ямы, где могли бы хорониться люди, он не обнаружил.
Обругав лавочника последними словами, Улусов уехал на Двориков.
Спустя несколько дней неизвестные люди сожгли лавку Ивана Павловича.
Глава вторая
Флегонт благополучно добрался до Самары. Таня ждала его: она приехала сюда недели полторы назад.
Не спуская глаз с жены, любуясь ее светлыми глазами, забавной привычкой мило вздергивать губами, Флегонт рассказывал о встрече с Викентием.
— Ну, встретились, дело было в школе, у Ольги Михайловны. Кстати, она прислала тебе привет, да передать-то мне пришлось его с запозданием! — он усмехнулся. — Я должен был увидеть своего отца, а тут обоих отцов увидел: Викентий в тот вечер тоже зашел в школу, будто, мол, по делам.
— Каков он был?
— Какой-то встрепанный. Да ведь оно и понятно: живет бобылем. Мужики от него отшатнулись, даже батя и тот зол на него. Помещики и начальство его возненавидели; Ольга Михайловна, как я слышал краем уха, отвергла его любовные домогательства.
— А ведь он любит Ольгу, искренне и глубоко любит, — заметила Таня.
— Ну и что? Быть любовницей попа? Завидная доля!..
Таня смолчала.
— Спорили мы с ним отчаянно, да только все зря! — Флегонт махнул рукой. — Горбатого могила исправит.
— Обо мне спрашивал?
— Как же! Плакал, божился, что порвал с Филатьевым.
— Порвал? — порывисто спросила Таня. — Значит, он косвенно все-таки признался в этой связи?
— А что скрывать, когда ты сама его в этом уличила! — Флегонт рассмеялся. — Просил передать тебе: Жду, мол. Двери моего дома всегда открыты для нее, пусть придет, утешит меня.
— Ты не знаешь последних новостей. Он сослан в Саров на послух.
— Вот как! Видно, крепко на него взъелись, — задумчиво проговорил Флегонт, следя за лучом солнца, переползающим через горницу. — Кто теперь вместо него? — спросил он мимоходом.
— Какой-то отец Василий. Живет в нашем доме, Катерина за ним ухаживает. Поп, каких тысячи. Катерина пишет: сад запущен, пруд зарос. — В голосе Тани послышалась тоска. Тайком она смахнула набежавшую слезу.