Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность
Шрифт:
— Вы трусы, вот кто вы! Трусите и бежите отсюда, — говорил Лев. — Отвратительные трусы! Я не знаю, какой черт меня дернул связаться с вами? Стихоплеты! Сопляки!
— Лев! — гневно остановила его Лена.
— Что Лев? Ну, что? Неправду говорю? Клевещу? Характер у меня добрый. Мог бы сделать и так, чтобы вы не уехали. Здесь бы остались, как привязанные. Понимаете?
— Не понимаю! — холодно возразил Виктор.
— Не стихи сейчас надо сочинять, идиот, — бросил Лев, когда они подошли к дому Лены. —
— Ну, ладно, прощай. — Лена взяла Виктора под руку.
— Прощайте.
— Нет, Лена, ты ступай, а я поговорю с ним. Лена, милая, ступай! — повторил Виктор, видя, что Лена не уходит.
Лена поняла, что ей надо уйти. Она стала медленно подниматься по лестнице.
— Лев, что ты говорил сегодня Лене?
— Объяснялся в любви.
— Мы однажды уже встречались с тобой на очень опасном перекрестке. Ты не забыл?
— Нет.
— Очень хорошо.
— Какой ты нервный!
— Ты что, хочешь опять стать поперек дороги?
— Ах, вот что! У вас, значит, есть своя дорога? Милый Витя, покажи ее мне. Может быть, по ней легче идти.
— Да, легче. Меня на нее вывел настоящий человек. Настоящий, умный, далеко видящий…
— Кто же этот святой благодетель? Кто этот твой новый поводырь!
— Нет, ты мне скажи, на что ты надеешься? Где миллионы повстанцев, о которых ты так много болтал? Почему они не остановят вот эти обозы, не помешают открыть депо? Какие уж там миллионы — так, разная рвань. Миллионы начинают заводы строить…
— Это все Сторожев! — пробормотал Лев; его задели слова Виктора. — Приехал и поднял все. Но он может и не уехать отсюда.
Нервы Виктора были натянуты. Он чувствовал, как поднимаются в нем отвращение и ненависть к этому лобастому человеку. Вот как! Этот подлец говорит гадости Лене? Он что-то затевает против Сергея Ивановича?
— Послушай, Лев. Я даю честное слово, и ты знаешь, я его сдержу. Если ты посмеешь еще раз что-нибудь сказать Лене… Если ты посмеешь насолить Сторожеву и я узнаю об этом, мы… Помнишь ту записку? Вот и все, что я хотел сказать тебе.
— А если я не боюсь той дурацкой записки? — нагло сказал Лев. — Если я плюю на тебя?
Виктор понял, что Лев боится, и это успокоило его.
— А если я сам пойду и донесу? — прошептал Лев. — Выдам всех вас, покажу бумаги?
— Врешь. Не пойдешь и не донесешь. Если бы ты смог это сделать… Нет, ты не пойдешь! Да и как тебе идти? — Виктор усмехнулся. — Тебя спросят, где ты был те годы… Да мало ли о чем тебя могут спросить.
Лев, прислонившись к забору, молчал.
— Знаешь, Лев, — после паузы добавил Виктор, — ты бы уехал. Уехал бы туда же, откуда явился. И не показывался бы сюда. Прощай.
— Да, — хрипло вырвалось у Льва. — Прощай.
— И запомни: я созову ребят, если ты посмеешь что-нибудь сделать…
— Посмотрим! — Лев скрылся в
Виктор долго смотрел ему вслед. Затем он медленно поднялся по лестнице.
Наверху его ждала Лена.
Она все слышала.
Лена притянула его к себе, и целовала, и говорила ласковые слова, и была безмерно счастлива, потому что рядом с ней Виктор; другой, настоящий Виктор…
Они вошли в квартиру — дома никого не было.
Андрей охотился. Васса еще с утра отправилась в слободу прощаться с крестниками.
В ту ночь Лена стала женой Виктора.
Глава шестая
В столь неудачный для Льва Кагардэ день страшный удар, предвестник многих катастроф, обрушился на Богданова.
Страна готовилась к Пятнадцатому съезду партии. Готовились к нему и троцкисты, собирали силы, пускали в ход все средства, чтобы доказать наличие «серьезной» оппозиции.
Подпольные типографии работали лихорадочно, продукция их перепечатывалась белогвардейскими и буржуазными газетами.
Нелегальные собрания в лесах стали делом обыденным.
В разгар праздничной демонстрации в Москве и Ленинграде они выступили на улице.
Их освистали…
В те дни троцкисты еще пытались легально и нелегально делать политику, искали союзников среди недовольных, действовали обманом с простодушными, лестью с честолюбивыми, демагогией с доверчивыми и малоискушенными, расточали посулы…
Борьба с ними велась упорно, хладнокровно, с выдержкой. Им была дана полная свобода, их не арестовывали и не запрещали им говорить, их терпели в партии.
Трудно было стране в те годы: кулак вредил, была безработица…
Но тем не менее страна шла вперед, борясь, преодолевая и уничтожая противоречия. Отмирающее бешено боролось за свое существование, яростно отстаивало свое отжившее дело.
В авангарде тех, кто отстаивал это «отжившее», были троцкисты.
Их вожаки все еще на что-то надеялись, на кого-то рассчитывали, к чему-то готовились, суетились, торопили своих агентов на периферии, требовали от них активности…
После провала «конференции» Богданов решил во что бы то ни стало отыграться на предстоящих районных партийных конференциях и на конференции губернской: в партячейке коммунхоза ему обещали поддержку.
К этому времени секретарь ячейки заболел; его заменял Карл Фогт, член бюро. Карл Фогт, солидной внешности человек, приехал в Верхнереченск из Германии с какой-то делегацией, остался в городе, поступил в коммунальный отдел горсовета техником. История приема его в партию была весьма туманна. Кто говорил, что он был членом германской компартии, кто утверждал, что у него были какие-то связи с немецкими социал-демократами. Но достоверно никто ничего не знал. Ему просто верили.