Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность
Шрифт:
— Вот и хватай ее! — пошутил Лев и снова поцеловал ее…
В тот день Женя несколько раз заходила в мастерскую Льва. Ей хотелось успокоить, приласкать его… Мастерская была закрыта. Женя побежала к Льву домой.
Шел снег, тротуары покрыты хлюпающим жидким месивом.
Женя едва добралась до Холодной улицы.
Дверь в сени была открыта настежь. Женя вошла в переднюю, открыла дверь в комнату Льва и увидела Юлю на коленях у своего мужа…
Женя отшатнулась и, найдя в себе достаточно силы, чтобы не упасть, не крикнуть,
Ничего не помня, она побрела по улице. И упала возле какого-то дома…
Лежащую на снегу Женю увидели Андрей и Виктор, которые шли к Льву. Они подняли ее и повели к Виктору, на Матросскую улицу, — это было недалеко.
У Виктора сидела Лена. Она уложила Женю на диван, Петр Игнатьевич принес коньяк, и Женю заставили глотнуть ложку.
Ребята сидели молча вокруг нее.
Петр Игнатьевич поминутно появлялся у порога и шепотом осведомлялся о состоянии Жени.
Черед полчаса Женя вздохнула, открыла глаза, села и рассказала ребятам все, что произошло с ней в эти дни. Отвращение, стыд душили ее. Она обняла Лену и заплакала. Потом, вспомнив о чем-то, Женя застонала, схватила Андрея за руку.
— Пойдем, пойдем, — забормотала она. — Мне надо домой, мать больна, пойдем, проводи меня!
— Куда ты пойдешь? — Виктор загородил ей дорогу.
— Витя, милый, пусти, родной, хороший! — Женя обняла его и поцеловала. — Прости меня, Витя, за все прости! Пусти, мне надо идти!
Она подбежала к вешалке, надела пальто. Андрей накинул шинель и вышел за ней на улицу. Они миновали Матросскую, Холодную и остановились на Советской, около дверей огромного каменного здания.
— Куда ты?
— Сюда. Я не могу, Андрюша! Я не хочу от него ребенка.
— Женя, девочка, что ты? — Андрей обнял и прижал ее к себе.
Она зарыдала.
— Не могу, не хочу. Нет, нет. Он подлый, он гадина! Я не хочу от него сына. Прости меня, Андрюша, пусти, я пойду.
Женя обняла его и поцеловала.
— Ничего, ничего, — сказала она, — у нас еще будет сын, будет наш сын, Андрейка. Слышишь?
Он целовал ее холодные как лед руки и все не хотел отпускать от себя.
— Не держи меня, — сказала сурово Женя.
В последний раз он поцеловал мягкую ее ладонь, все еще не решаясь поцеловать в губы.
Лев проснулся поздно. По комнатам бродили какие-то старухи. Двое военных тихо разговаривали с Юленькой в комнате рядом. Оттуда доносилось мерное похрапывание — Богданов спал. Лев позавтракал и вышел на улицу. Было морозно, дул ветер, вчерашнее снежное месиво затвердело. Около мастерской он увидел Зеленецкого. Лев улыбнулся, взял его под руку и провел в мастерскую.
— Как дела? — шепотом спросил Зеленецкий.
— Уезжаю. Обстоятельства.
— Прискорбно. И надолго?
— Как вам сказать? Мой отъезд — стратегический маневр. Все, что я говорил, в силе. Вы понимаете? Я могу надеяться на вас?
— Безусловно.
— Такие-то дела. Вернетесь из Москвы — заходите сюда. Тут будет работать портной Иван Рухлов. Если захотите что-нибудь узнать обо мне,
Зеленецкий пожал руку Льва и нерешительно шагнул к двери.
— Деньги у вас есть, Сергей Сергеевич? — спросил Лев. — Прошу вас. Да полноте вам. Свои люди. У меня их много, девать некуда.
Лев сунул в карман Зеленецкому несколько червонцев и закрыл за ним дверь.
Через несколько минут в мастерскую пришел Андрей.
Он как бы не заметил руки, которую протянул ему Лев.
— А, молодой анархист! — закричал Лев. — Кропоткин-Компанейцев.
— Мне некогда. — Льву показалось, будто у Андрея каменные скулы, каменные губы, окаменевший взгляд. — Вот что: мы вызываем тебя сегодня к семи часам вечера для объяснений. Встретимся за городом, около развалин свечного завода. Там удобнее.
— А если я не пойду?
— Тем хуже для тебя.
Андрей ушел.
«Так. Значит, эти болваны хотят меня судить? Хорошо, я поговорю с ними, поговорю в последний раз!..»
Лев вышел из мастерской, возвратился через полчаса вместе с Рухловым и передал ему мастерскую.
Когда портной ушел, Лев оторвал от календаря два листочка и вспомнил, что в этот самый день пять лет тому назад он приехал из Пахотного Угла в Верхнереченск к мадам Кузнецовой. Теперь он уезжает, и об его отъезде пожалеют лишь клиенты, которым он чинил калоши. Да, он хорошо чинил калоши, черт возьми, но плохо работал. А сколько было шума, сколько волнений!
Даже убить Сергея Ивановича не смог.
«Может быть, пойти и самому прихлопнуть его? — думал Лев. — Ну, шалишь, дураков нет. Богородицу выпустить? Он давно просится. А сам Лев не пойдет, Лев не дурак. Шкура у него как-никак одна. Он ловко загнул тогда этой истеричке насчет тридцати трех шкур. Господи, хоть бы одну-то спасти!..
Идеи! Выдумают же словечко, честное слово. Понимаешь, Лев: идеи? Уж кому лучше знать, что такое идея, как не тебе? Вынырнуть из грязи, стать на твердую почву, стать выше всех, иметь хороший кнут и пощелкивать им, постегивать им, с улыбочкой, с усмешечкой, и радоваться, что кнут у тебя, а не у соседа. Вот это идея! Замечательная идея! Самая великая идея!..»
В шесть часов Лев проверил, заряжен ли браунинг, и зашагал к развалинам свечного завода, — он еще не терял надежды заговорить зубы Андрею.
«Не может быть, — думал он, — чтобы Виктор показал им ту бумажку. Не может быть!»
Лев не ошибся. Виктор хотел прочитать записку, когда соберутся все. Он решил, что сам скажет последнее слово и покончит раз навсегда с этим делом.
Но обстоятельства сложились так, что все, за исключением Льва и Виктора, опоздали: Андрея задержали в театре, Лена хозяйничала в доме Камневых и не смогла выбраться раньше семи часов. Опанас сначала почему-то решил не идти вообще, но потом передумал и бегом бросился к месту сбора. Было темно, когда Лев подошел к развалинам.