Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

Вирта Николай Евгеньевич

Каждый из них был в шляпе, каждый держал во рту трубку, каждый кричал что-то такое, чего Митя не мог разобрать.

Он очнулся, сидя около забора, тяжело дышал, тер лоб и старался припомнить что-то очень важное. Вспомнил: надо найти и убить дядю Сергея. Да, да, скорее убить, а то дядя Сергей пошлет за Митей милиционера, тот плеткой погонит его в тюрьму, где крысы и вода. Вода поднимается все выше, она холодная, она не выпускает его…

Снова пришел в себя Митя на скамейке у калитки какого-то дома. Улица

была пустынна. С реки потянуло ветром, становилось все холодней, Мите показалось, что это не ветер, что это вода окружает его и никуда ему из воды не выплыть. Он привстал, но темнота заволокла его глаза, снова стала леденеть кровь, ручонки сжимались в кулаки, ноги подгибались.

В этот миг он опомнился и с ужасом увидел, что это дом, где живет дядя Сергей. Ноги не держали Митю. Он снова сел на скамейку. Рваная фуражка упала в грязь.

— Да ведь это Митя! Петров Митя! — услышал мальчик знакомый голос.

Митя открыл глаза. Перед ним стоял дядя Сергей в шляпе, с трубкой во рту. Митя застонал, забился, потом, вспомнив то, самое главное, вынул нож. Не заметив этого жеста, Сергей Иванович взбежал по лестнице наверх и уже у двери крикнул:

— Оля, Ксения, скорей, скорей вниз.

И вернулся на улицу. Но у калитки никого не было.

Митя полз в овраг, кусты царапали его лицо, он падал, но полз, потому что слышал позади топот многих ног и крик:

— Митя, Митя!

Черная вода мчалась за ним, она настигла его, он упал в бездонную яму.

…Около калитки Сергей Иванович нашел Митину рваную фуражку. Он побежал было к оврагу, но вернулся — там была непролазная грязь, — снова стремглав поднялся к себе, дрожащими руками сорвал трубку телефона, яростно крикнул телефонистке номер, вызвал начальника милиции и приказал ему немедленно обыскать овраг.

И, усталый, опустился на стул.

Жена подошла к нему, поправила прилипшие к потному лбу волосы.

— Ты не ошибся?

— Нет. Вылитый Петр. Петра я такого же помню, — стоит перед глазами.

— Найдут, — убежденно сказала Ксения. — Никуда он не денется.

Нашли…

4

В тот же день Богданов давал объяснения губернской контрольной комиссии.

Взбешенный неудачами последних дней, Богданов начал с того, что накричал на Сторожева, на Алексея Силыча, на председателя контрольной комиссии, держался смело, если не дерзко.

— Значит, считаешь себя кругом правым? — спросил его Алексей Силыч.

— Безусловно. Я дал честное слово, что демонстрации не будет. Вышло иначе. Но я — то при чем? Ведь это же факт: на балконе меня не было, речей я не говорил, сидел дома. Да и вообще знать не знал, что готовят Фролов и другие. Они взрослые люди, у них свои расчеты, почему они должны решительно обо всем советоваться со мной? Так в чем же моя вина?

— В том, что

Фроловых наплодил здесь ты, — сказал Сторожев.

— А не вы ли своей политикой диктата?

Сторожев пожал плечами. Презрительная улыбка скользнула по губам Алексея Силыча.

— Это мы диктаторы? Мы, разговаривающие с тобой, с капитулянтом и заговорщиком, без угроз и оскорблений?

— Я вижу оскорбление в том, что вы предъявляете мне такие обвинения, в которых я кругом чист.

— Святоша! — вырвалось у Алексея Силыча.

Богданов ответил ему взглядом, полным презрения.

«Погоди, — прочел в этом взгляде Алексей Силыч, — мы еще посчитаемся с вами!»

— Зачем ты лгал, утверждая, будто никакого отношения к демонстрации не имел? Один из твоих приятелей сознался, что накануне ты, Фролов и признавшийся совещались как раз по этому вопросу. Ты же коммунист! — Председатель контрольной комиссии говорил тоном ровным и спокойным.

— Он был коммунистом, — заметил кто-то из членов комиссии. — Теперь он троцкист.

— Это ж травля! — передернул плечами Богданов. — Зачем вы травите нас? Кто вам донес на меня? Назовите его!

— Твой друг Карл Фогт. Тоже коммунистом себя называл. Под твоим крылышком грелся.

— Не я принимал его в партию.

— Он оказался шпионом.

— Ложь!

— Он готовил взрыв на химзаводе.

— Что-о?

— А вот почитай его показания. — Алексей Силыч протянул Богданову лист бумаги.

Тот пробежал глазами документ и понял, что надо изменить тон. Всеми видами мимикрии Богданов владел артистически. Он тяжело опустился на стул и уронил голову на руки.

— Товарищи, — глухо сказал он, — товарищи, это… я… не знаю, что и говорить. Запутался… Режим… Невыносимо так!

— Ах, режим?.. Невыносимо! А вот эти сочинения? Это выносимо?

Сергей Иванович бросил на стол пачку листовок, напечатанных Петровичем. Были тут и знаменитая «мобилизация», и «платформа», и прочие сочинения.

— Это не мое. Что мое, то мое, а в этом не виноват. До этого не докатился.

— Зачем же ты врешь? Все одним шрифтом напечатано.

— Ничего не знаю. Никакой типографии у меня нет. Это клевета.

— Значит, не скажешь?

— Чего вы от меня хотите?

— Есть сведения, что ты путаешься с темными, подозрительными людьми, — сказал Алексей Силыч.

— Все клевета! Кому-то надо меня опорочить.

— Льва Кагардэ знаешь?

— Знаю.

— Кто он такой?

— Сапожник. Мой жилец.

— Сапожник?

— А черт его знает…

— Оставим сапожников, Алексей Силыч. Надеюсь, ты разберешься, кто он — сапожник, печатник или тоже шпион. Неужели ты не понимаешь, — Сергей Иванович обращался к Богданову, — неужели не видишь, куда вы идете, к кому идете, на кого начали работать?