Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность
Шрифт:
— Я не дитя. Я в политике понимаю больше, чем ты.
— Положи партийный билет! — сурово сказал председатель контрольной комиссии.
В комнате стало тихо.
— Товарищи!
— Тут тебе товарищей нет.
— Я скажу все.
— Типография есть? Где типография?
Богданов молчал.
— Клади билет.
Лицо Богданова сделалось красным.
— Ну?
Богданов вынул партийный билет, бросил его на стол и вышел из комнаты со словами:
— Вы вернете
Вечером к Льву пришел Зеленецкий, вслед за ним явился Опанас. Лев еще накануне просил его зайти. Опанас сначала хмурился, держался холодно, но Лев был ласков, предупредителен; угощал приятелей пивом, водкой.
Опанас скоро растаял.
Богданов явился в сопровождении Фролова. Тот смирненько сидел в углу — сегодня он был похож на старую общипанную ворону.
— Как в контрольной комиссии? — спросил Лев.
— Отобрали партбилет.
— Стало быть, исключили? Н-да!.. — Лев налил Богданову водки.
Они выпили.
— Пойдем поговорим, — сказал тихо Лев. — Серьезное дело. Мы сейчас, — обратился он к гостям.
— Что ты думаешь делать? — В комнате Богданова никого не было.
— Это не твое дело.
— Слушай. Ты ведь пропадешь без партбилета!
Богданов молчал.
— А если еще письмо написать? Так, мол, и так, в последний раз…
— Я не желаю слушать твои советы. Поберегись. Там и о тебе разговор шел.
— Мне-то что, я на жизнь всегда заработаю, а вот ты без этой хлебной карточки — нуль.
— Слушай, ты этот тон оставь.
— Ну, ну, нервный какой!
— Знай меру! Подлец!
— Хочешь, дам совет?
Богданов молчал.
— Отравись.
— Чего-о?
— Отравись, говорю. Напиши письмо: так, дескать, и так, лучше смерть, чем жизнь вне партии. Что, дескать, оклеветан. Мог бы загладить свои ошибки, но не могу жить в атмосфере недоверия.
— Дальше?
— Подпишись и прими яд. Надо принять как раз столько, чтобы не подохнуть. Понимаешь? Прочтут записку, пожалеют, поверят, ну и вернут эту самую… книжку… Порошочек-то достанешь, это в твоих возможностях.
— Обойдусь без этой комедии, и с сегодняшнего дня — никаких разговоров о политике! Хватит. Слишком ты много берешь на себя… сапожник.
Лев чертыхнулся.
— Ну, идем, нас ждут люди.
Эта ночь была такой сумбурной, что вряд ли кто-нибудь из гостей Льва (кроме него самого) помнил на следующий день, что он говорил, кого он целовал, кому клялся в дружбе.
Опанас глухо бубнил:
— Надежда — вот наша религия. Как говорится — верь, надейся и жди. Все остальное — дыра, пустота. Да! Ты, Лев, можешь смеяться, но я живу надеждой. Ты мне нахамил? Я прощаю
Фролов, выпивший больше всех, с лицом белым, как бумага, хихикал и все пытался что-то возразить Опанасу, хватал его за пуговицы, лил ему на брюки водку и пиво.
Все предметы в комнате были окутаны густым табачным дымом. Лампа горела тускло. Стол, накрытый облитой, запачканной скатертью, был загроможден опрокинутыми бутылками, остатками еды, разбитыми стаканами.
— Вы все гниль, вы ничего не знаете! — кричал Фролов. — Катастрофа близка! Но мы, ха-ха, мы знаем, да-да, мы кое-что знаем… А пока — пускай летит все к черту. Мы ни при чем, мы, я повторяю, ни при чем. Не перебивайте меня. А вот когда будет нужно, мы придем. Придем и, черт возьми, покажем!
— И тотчас царствие небесное! — захохотал Зеленецкий. — Ну, совершенно, совершенно гениальная идея. Выпьем, товарищ Фролов, за идею.
— Не могу. Вы — классовый враг. Вы кто? Вы из какой партии?
— Господи, Анатолий Софронович! — Зеленецкий прослезился. — Да я самый верный ваш друг… Боже мой, какое оскорбление. Лева, Левушка, ну скажи ему, — враг я вам, а? Враг? Левка, скажи.
— Враг, — неясно пробормотал Фролов. — Э… эсер.
— «Эсер»! Чучело! Ворона! Николай Николаевич, верьте, интеллигентный человек всегда поймет другого интеллигентного человека. — И рухнул, свалившись со стула.
Опанас дребезжащим голосом, фальшивя и перевирая слова, запел «Во субботу, день ненастный». Песню подхватили, каждый пел, как умел.
Лев и Юленька скрылись. Фролов толкнул Богданова в бок и захихикал. Тот хотел было пойти вслед за Юленькой, но Опанас удержал его.
Богданов выпил разом стакан водки и через несколько минут уже спал, растянувшись поперек постели Льва. Рядом с ним лежал Фролов, под столом прикорнул Зеленецкий.
Не спал лишь Опанас. Он сидел в углу, размахивал руками, бормотал что-то и тянул водку прямо из бутылки.
На следующий день Богданов явился в угрозыск сдавать дела.
Через несколько минут в его кабинет заглянул заместитель и шепотом сообщил, что завтра в угрозыске начнет работать бригада рабоче-крестьянской инспекции.
Секретарь принес газету. На второй странице Богданов увидел крупный заголовок:
Бандиты и проходимцы в аппарате уголовного розыска.
Дальше читать он не стал, выпроводил секретаря и заместителя, запер дверь, зажег свечу и в течение получаса жег бумаги. Пепел он аккуратно собирал и выбрасывал в форточку.