Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность
Шрифт:
— А вы все не меняетесь! — Лев, подавляя отвращение, поцеловал один за другим пальцы мадам. — Свежесть и неизменность!
— Да вы, кажется, научились говорить комплименты?
— Помилуйте! Чистейшая правда!
Мадам, счастливая, порозовевшая, виляя задом, побежала на кухню за чайником.
«Деньги у нее есть, — подумал Лев. — Петр Игнатьевич говорил, да я и сам знаю. Но как их из-под нее вытащить? Переспать?»
Лев содрогнулся, представив мадам в ее естественном состоянии.
«Боже мой, какая развалина.
Мадам вернулась.
Она успела надеть тот самый, столь памятный Льву халатик.
Лев поморщился, но решения не изменил. Он пил чай, говорил Кузнецовой любезности, двусмысленности, в упор разглядывал сквозь прозрачный халатик ее «прелести». Мадам колыхалась от смеха и как-то странно повизгивала.
Когда же Лев поцеловал ее ладонь и наконец обнял ее, мадам прорычала:
— Ну, наконец-то, бог мой! Наконец-то вы научились!..
…В ней оказалось еще столько огня, что Лев перестал даже сожалеть о «подвиге».
Среди любовных забав он рассказал мадам о своих проектах, расписав затею с мастерской самыми радужными красками.
Мадам не раз слышала от Петра Игнатьевича блестящие отзывы о клее, который умеет делать Лев. Подсчитав в голове возможные выгоды, она вынула из-под изголовья тяжелый дубовый ящичек, открыла его, и Лев увидел золото, монеты, камни. Он сделал вид, что его не интересует содержимое ящика.
— Это вдовий пай — моему богоданному зверьку! — прошептала мадам, отсчитывая деньги.
Утром мадам накормила Льва и взяла с него слово заходить к ней почаще. Провожая его до дверей, она снова потребовала поцелуев и объятий. Лев безропотно исполнил ее желания.
Не успел он сойти с лестницы, как услышал, что мадам его окликает. Он снова поднялся к ней.
— Знаете, Лев Никитич, — сказала она, шаловливо закатив глазки, — дружба дружбой, а деньги…
— Что вам надо? Расписку?
— Видите, мне кажется, она не помешает нашим отношениям.
— Да, да, дайте бумагу!
Лев написал расписку, передал мадам и, выйдя на улицу, забыл о проведенной ночи, словно ее и не было.
Прямо от мадам он зашел к Петру Игнатьевичу. Здесь Льва встретили восторженно. Клей, оставленный когда-то, весь вышел, и Петр Игнатьевич тщетно пытался раскрыть секрет состава. Увидев Льва, он начал разговор прямо о том, что ему было интереснее всего.
— А я к вам как раз по этому делу, — сказал Лев.
Петр Игнатьевич принес водку, которую держал только для гостей. Лев пил ее, словно воду. Выпил за компанию и Петр Игнатьевич. Неожиданно захмелев, он стал хвастаться своей работой, племянником, читал наизусть
— Вот что, Петр Игнатьевич! Деньги у меня есть. Мастерская у меня тоже есть. И клей есть — тот самый. Предлагаю вам сделку. Я даю клей, сдаю вам заказы, вы их выполняете, и я вам за эту работу плачу. Подумайте и дайте мне ответ.
Петр Игнатьевич тут же подсчитал что-то — для важности на бумажке — и согласился.
Через неделю Лев открыл прием заказов.
Сергей Сергеевич, встретив Льва у Камневых, осведомился у Жени:
— Кто это? — Он уже забыл, что Женя знакомила его с Львом.
— Кагардэ? — изумленно протянул эсер. — Виноват, я правильно вас понял, Женечка? Ка-гар-дэ, так?
— Лев Кагардэ.
— Так, так! Это оч-чень интересно. И вы говорите, он здесь учился? Ах, вот как? Саганский его знает? Прекрасно! Нет, это я просто так. Просто совпадение фамилий.
На следующий день Зеленецкий зашел к Саганскому, и тот рассказал ему все, что знал о Льве Кагардэ. Саганский говорил о нем с едва скрываемой злобой: Лев два года назад своим сочинением испортил ему много крови.
После этого Зеленецкий стал пользоваться каждым удобным случаем, чтобы поговорить со Львом.
Начал он о разных пустяках, вскользь осведомился о делах, о том, долго ли Лев намерен жить в Верхнереченске. Лев отвечал вежливо, подробно, подкрепляя все, что ему приходилось выдумывать, мелочными подробностями, — они делали его рассказы правдоподобными.
Политических тем Зеленецкий в разговорах со Львом не касался, хотя Николай Иванович Камнев не раз говорил, что Лев «дипломат, но вернейший человек».
Лев со своей стороны тоже не напрашивался с политическими разговорами, лишь однажды, словно невзначай, обмолвился по поводу дискуссии в партии, что, мол, «когда двое дерутся, третий не зевай…»
Зеленецкий развивать эту тему не стал и завел речь о театре.
Лев хвалил Максима Турбаева и заявлял, что «неотеацентр», в отличие от «архаистов», работает «на века». Он даже выразил мимоходом такую мысль, что искусство-де свободно от предрассудков скоропреходящего времени и от вкуса толпы.
Так они присматривались друг к другу несколько месяцев, и, лишь убедившись, что Лев на самом деле «вернейший человек», Зеленецкий решил поговорить со Львом откровенно.
— Вы не брат ли будете Никиты Петровича Кагардэ? — спросил внезапно Зеленецкий во время одного из своих визитов в мастерскую.
Лев пристально посмотрел на него.
— Сын!
— А-а! Так, так! А ведь я вас знаю.
— Вы?
— Да, да! Ваш папенька был в семнадцатом году комиссаром района в Тамбовской губернии. Ну-с, напорол глупостей, и я ездил к нему от партийного комитета. Так сказать, разъяснял ему различные политические неясности.