Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

Вирта Николай Евгеньевич

— Какой идее, извините вопрос?

— Да бросьте вы со мной скрытничать! Я хоть в подполье и не был, но кое-чему обучен!

— Нет, уж вы, пожалуйста, поясней насчет идеи, — заупрямился Зеленецкий. — Я втемную не играю.

Лев злобно сплюнул, замолчал.

— Это ваша первая работа? — осведомился Зеленецкий. Он внимательно наблюдал за Львом.

— Вот что, — резко сказал Лев, — идея у нас общая с вами. Коротко — слово «собственность» вам известно? Во имя этого словечка за нами пойдут тысячи.

— Так-с, так-с! Дальше!

— Подумайте: если все они

проберутся в государственный аппарат, будут портить, гадить, взрывать, сеять слухи!.. Так вот я и говорю, — продолжал Лев, — всюду во всех порах должны сидеть наши люди. Пусть приспособляются, пусть заползают в каждую щель! В искусство, в политику, в хозяйство, в литературу, в мужицкую душу! Всюду, где существует неверие, сомненья, колебанья! Одних принуждать угрозой, других лаской, третьих деньгами, посулом. И невидимо, но терпеливо разъедать здание, которое строят большевики, — вот стратегия. Точить день и ночь! Съедать все! В труху обращать… Но всех этих людей собрать, понимаете, чем-то надо? Чем? В конце концов им все равно, какая будет власть, лишь бы они при этой власти имели права…

Зеленецкий кивал головой.

— Но вы в своей книжонке левей держитесь! Смотрите не сорвитесь — они хитрые! Порочьте свою партию, свои идеи, отрекайтесь от них. Все равно, идейки ваши живы. И ваши, и меньшевистские, и какие хотите. Ого! Троцкисты все идейки подобрали. Универсальный магазин идей — на любой вкус! Так что отрекайтесь от них. Но так отрекайтесь, чтобы кое-кто читал вас и думал: «Ах, дурак, дурак, зачем отказывается!» Напирайте на романтику. Мы, дескать, за право боролись! Кружите молодежи голову. Молодежь — это все! Нам от них молодежь надо оттянуть. С молодежью запанибрата держитесь. Добрым таким дядей. Там рассказец, там анекдотец, того похвалите, того приласкайте, того в петлю шлите, да в последний момент спасите. И в свой мешок! Всех в мешок. Всех одной веревочкой связать! Веревочка известная! Мы жить хотим! Властвовать желаем! Вот она и веревочка…

— Вы молодец! — сказал Зеленецкий.

— А, пустяки, не о том речь! — Лев размахивал руками, мысли кипели в нем, он спешил их выложить.

— Вот что еще! Советую быть скромней. Еще скромней. Вы уже переродились, понятно. Идеи вашей партии вам уже чужды, вы их разоблачили! — Он помолчал и неожиданно добавил: — Когда будут нужны деньги — заходите!

— Ну, знаете, не может быть, чтобы вы были здесь сами по себе. Кто прислал вас сюда?

— Глупости говорите! — Лев добродушно засмеялся. — Я сапожник и только. Ничего я вам не говорил, и вообще все это вам приснилось. А если вы где-нибудь, — в голосе Льва Зеленецкий услышал что-то такое, что заставило его подтянуться, — если вы где-нибудь попытаетесь утверждать обратное, я вас достану. Понятно? Ну, желаю успеха.

— Молодец! Молодец изумительный. Буду рад, верьте, что и я…

3

Лишь одна Женя догадывалась о том, какой тревожной, напряженной жизнью живет Лев.

Он неохотно ходил по людным улицам и отворачивался, если кто-либо слишком внимательно смотрел на него. Иногда в толпе он вдруг замечал коротконосое круглое лицо,

вздрагивал и огромным усилием воли принуждал себя идти навстречу этому человеку — он понимал, что Якубовича здесь быть не может.

Заметив человека, который случайно шел за ним, Лев оборачивался и ждал его.

Он ежедневно брился, но иногда хватался руками за подбородок, словно забывая, что бороды давно нет.

Ложась спать, он клал под подушку револьвер, развешивал одежду так, чтобы одеться в течение нескольких минут, среди ночи просыпался — ему казалось, что кто-то стоит у окна.

…Работа в мастерской сначала шла не ахти как весело; верхнереченские обыватели подозрительно поглядывали на нового сапожника и не доверяли ему. Резина казалась им материалом ненадежным. Работы было мало, и Льву от нечего делать пришлось выполнять обещание, данное Юленьке. Он шил для нее туфли, а Юля ходила к нему, якобы для примерки.

Он шил туфли долго, две недели. И ежедневно, две недели подряд, как только темнело, Юленька прибегала к нему. Лев запирал тогда двери и уходил с ней в комнату позади мастерской…

Юленька горячо отблагодарила своего постояльца, потому что Николенька, несмотря на огромный рост и пылкую любовь, был к женским слабостям невнимателен и часто уезжал в продолжительные командировки.

И он не догадывался ни о чем.

Лев ему нравился.

Жилец рано уходил на работу, возвращался поздно, дома вел себя чрезвычайно скромно, сидел в комнате и читал.

По вечерам за ним заходила Женя, и они шли гулять. Частенько Лев ночевал у Камневых.

Богданов не решался еще на откровенные разговоры со Львом, присматривался к нему, проверял.

Однажды, когда Лев, Юля и Николай Николаевич сидели за чаем, Богданов спросил Льва:

— Вы что грустный какой? Неприятности какие-нибудь?

— Какая у сапожника может быть неприятность? — ответил Лев. — Ни кожи, ни резины, вот и вся наша неприятность.

— Мало ли чего у нас нет! Честных людей не стало, а вы о резине толкуете.

— Ну, знаете, честные люди еще есть! — Лев бросил на Богданова пристальный взгляд.

— Что за ребятишки к вам ходят? — безразлично спросил Богданов.

— Хорошие ребятишки, — в тон ему ответил Лев.

— Комсомольцы есть? — спросил Богданов и зевнул.

— Комсомольцев нет. Будущие комсомольцы.

— А вы сами почему не в партии?

— Не готов. Вот поработаю в мастерской, пойду на завод… там уж… Неграмотный я политически… Вот у вас какие-то споры идут, чего-то кричат, а я не разберу… Кто у вас там прав, кто виноват?

— М-да, — протянул Богданов. — Нехорошо в такое время быть в стороне!

— Да ведь кто же поймет, какая сторона правая! Ваша или другая…

— Надо разобраться. Молодежь — это дрожжи. Я не прочь побеседовать с вами, так сказать, помогу.

— Вот это будет замечательно! Как-нибудь соберу ребят и к вам.

— С великим удовольствием!

— А то, знаете, блуждаешь, как в лесу. Приходят разные мысли. Ну и выдумываешь сам ответы…

— Какие же мысли? — Богданов добродушно улыбнулся. — Поделитесь. Не секрет?