Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. Чаша Афродиты
Шрифт:
Женщина передо мной стояла большая, но достаточно стройная для такой толщины. Чувственные правильные губы — это бросилось в глаза. Хорошая грудь, полноватый живот. Волосы были светлые, длинные, почти натуральной окраски, брови накрашенные, и странные были глаза: цвета густой, холодной малахитовой зелени, и, когда она чуть повернула голову, один глаз вспыхнул голубоватым огоньком. Норовом.
«Ого! — подумал я. — Дикая лошадка!»
— Проходите, — помедлив, позвала она, видимо тоже не разочарованная моим видом и оглядом.
Старуха же, победно дернув губой, подморгнув глазом, ушла куда-то по коридору. Квартира эта была явная коммуналка.
В
Но теперь я разглядел ее лучше. Да. Молодая, крупная, толстоногая женщина. Волосы ее все-таки были крашеные, но краска не лезла в глаза, не мешала их натуральному восприятию. Лицо же было с той явной «бесстыжинкой», которая одинаково и привлекает, и отпугивает мужчин. На улице я с такой бы не познакомился. И женщина, сразу и ясно поняв и оценив все мои мысли, презрительно дернула пухлой жадной губой. Странные малахитово-зеленые глаза похолодели. Все-таки в ней было много, чересчур много от больничной медсестры, чересчур много, чтобы это уже не отпугивало. Профессиональное, уверенное, знающее. Что-то, похожее на что-то… Я рылся в памяти, может быть, даже лихорадочно, и сразу нашел. То занавешенное белым окно. Медсестра Марина. Она была лишь много старше этой. И ее уверенные, жадные руки, которые творили со мной, казалось, невозможное..
— Меня Валей зовут, — сказала она, слегка усмехаясь — Да вы садитесь. Чаю хотите?
— Нет… Чаю не хочу… А… А может быть, мы пойдем погуляем? (С чего это я взял? Само сказалось. Какой-то инстинкт безошибочный выручал меня!) Погода хорошая. Если у вас… Если вы… Если есть время и желание. — Язык мой все-таки спотыкался. Верный признак, что женщина мне нравилась. Все-таки нравилась.
И она опять тотчас это поняла и оценила.
— Ну что ж! До трех я свободна. Пойдемте. Подождете меня на улице? Я ведь так не могу… — Она вдруг распахнула халат, и я увидел, что под ним она совершенно голая, толстая, розовая, с большими свисающими грудями и выбритым гладким лобком, вписанным между ляжек четкой перевернутой буквой «М». Бесстыжий пуп, как черный глаз, прицельно смотрел на меня.
Секунду она наслаждалась моим остолбенением и замешательством, потом, криво усмехнувшись, запахнула халат.
— Ладно. Идите. Ждите меня внизу. Приду.
Я вышел в коридорчик, где опять наткнулся на старуху, глядевшую теперь уж совсем победно. Зачем-то я отдал ей и вторую бутылку. Видимо, этого было сверхдостаточно, потому что, понимающе и благодарно глянув-кивнув, она тотчас же ушла.
Я спустился по лестнице, этаж был третий, вышел на людную улицу под нежаркое солнце и стал прогуливаться по тротуару, усмехаясь и как бы в такт своей странной ситуации. Такого со мной никогда еще не случалось. Познакомился с женщиной. И женщина-то вполне. И понравилась мне весьма. И натура — вот она! И знал — останься я сейчас у нее — ничего бы не вышло, не получилось. И пусть красивая, полная.
Она вышла в легком болоневом плащике, с цветной косынкой на шее. На ней было вискозное, скользяще-бесстыжее платье. Такое как раз, как я люблю.
— Ну, что? Хм? Куда пойдем? Поведете куда?
— А пойдемте на набережную, — предложил я, досадуя, во-первых, что не обдумал, куда мне вести эту «телку», а во-вторых, опять поняв собственную глупость. Она-то, «телка», предполагала, очевидно, что я предложу поехать ко мне или куда-то, где и можно будет без помех приступить к тому, зачем я сюда, к ней, явился.
— Ну, хм, ладно… — согласилась она, дернув губой.
— Там посидим в павильоне. Мороженое, наверное, есть… Жарко! — пробормотал я.
— А вы кто? — спросила она, пристраиваясь к моему шагу.
— Свободный художник! — ответил я, наверное, несколько игривее, чем было надо.
— А если серьезно?
— И серьезно — художник..
— Шутите?
— Нет. Живописец я. Настоящий..
— Хм… — неопределенно отозвалась она. И в этом «хм» я понял все: художник — значит, бедняк. Бедолага, дерьмо. Или так себе… Шалопай. Солидный мужчина не станет таким заниматься. Правда, все-таки, может, профессия… А это профессия? Нет, конечно. Так. Блажь. Юродивый какой-то. Но все-таки интересно. И безденежный, конечно. По одежде видать.
— А вы — я знаю — медсестра?
— Бабулька сказала? Вот дерьмо… Все выболтала. Пьянь… Она вообще-то — ничего. Душевная старуха. Она мужиками до сих пор бредит. Не поверишь? Молодыми причем мужиками. Хм. Она мне ассистенткой иногда работает… Ну, а вы что рисуете? Вы работаете где? Хм.
— Я же сказал, что свободный художник.
— Значит, нигде? А как живете? Картины продаете?
— Иногда. Или устраиваюсь на время.
— Ну, это не заработок! — дернула опять своей красивой губой. — И вас это устраивает?
— Что?
— Без денег?
— У меня есть деньги. Пока. А дальше видно будет.
Она посмотрела с нескрываемым сомнением, и глаза еще больше похолодели, сделались каменными, яшмовыми.
— Видно, все вы, художники, одинаковые. Вот у моей подружки — в больнице тоже работает вместе со мной— художник был. Такой пьянь… И импотент почти. Уж она чего с ним не делала. А баба — ух! Все умеет. И любила его… Несмотря… Мне, говорит, интересно. Она кого хошь заставит… А тот художник все равно от нее смылся. Хочешь познакомлю? От нее, пожалуй, и ты сбежишь. Ха-ха… Хм.
— Я еще с вами не познакомился, а вы уже меня хотите другой сдать, — усмехнулся я.
— Да это я так. К слову. Вот мы пришли.
— Я вас приглашаю. В кафе. Мороженое..
— Мороженое? Это хорошо. А выпить там есть?
— Наверное… Шампанское..
— Вот и дело. Деньги правда есть? У тебя?
— Садитесь вон там к окну. Закажу.
— Ну, ладушки… И сигарет мне купи. Пачку. «Стюардессу». Смотри!
В павильоне было почти пусто. Я заказал по две порции мороженого и бутылку шампанского, которое буфетчица тут же, нехотя словно, открыла.