Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Пьесы и радиопьесы
Шрифт:
Палач. Палач.
Писатель. Говорить с которым не имеет смысла.
Палач. Вы меня презираете?
Писатель. Разве найдется человек, который уважал бы тебя, презреннейший из людей?
Палач. Но окажись я просто убийцей, вы бы меня не презирали?
Писатель. Я бы возлюбил тебя как брата, я бы боролся с тобой как с братом. Мой дух одержал бы над тобой победу в звездный час моей смерти. Но в окно ко мне влез чиновник, который не убивает, а казнит, который когда-нибудь за свое палачество станет получать пенсию и тихо, как
Палач. Благодарю.
Писатель. А ты смутился. Конечно, палачу не придет в голову ответить как полагается: я рад с вами познакомиться.
Палач. Вам не страшно?
Писатель. Ничуть. Как ты будешь приводить приговор в исполнение?
Палач. Без шума.
Писатель. Понимаю. Не хочешь, чтобы слышали в доме…
Палач. У меня с собой кинжал.
Писатель. Значит, хирургическая операция. Мне будет больно?
Палач. Все произойдет мгновенно. Секунда — и кончено.
Писатель. И многих ты прикончил таким способом?
Палач. Многих.
Писатель. Я рад, что государство присылает ко мне мастера, а не новичка. Чем я могу тебе помочь?
Палач. Не могли бы вы расстегнуть воротничок?
Писатель. Мне бы сперва покурить.
Палач. Ясное дело. Для меня это вопрос чести — исполнить последнее желание. Нам спешить некуда.
Писатель. «Кэмел». Закури и ты, если хочешь.
Палач. Только когда все будет кончено.
Писатель. Ну разумеется. Ты все делаешь потом — чтобы рука не дрогнула. Что ж, придется и сигарету положить рядом с бутылкой.
Палач. Вы добры ко мне.
Писатель. К псам всегда относятся по-доброму.
Палач. Закуривайте.
Писатель. Спасибо. Ну вот, воротничок я расстегнул.
Палач. Поверьте, мне жаль, что приходится…
Писатель. Да и мне досадно.
Палач. И все же можете считать, что вам повезло: все произойдет в спокойной, доверительной атмосфере.
Писатель. Я горжусь оказанной мне честью.
Палач. Вы ведь писатель?
Писатель. Ну и что?
Палач. Значит, борец за свободу…
Писатель. Это естественно.
Палач. Кого бы я ни казнил теперь, все борются за свободу…
Писатель. Что ты понимаешь в свободе, палач!
Палач. Ровным счетом ничего, сударь.
Писатель. Вот именно.
Палач. Вы скомкали свою сигарету.
Писатель. Мне что-то не по себе.
Палач. Вы готовы?
Писатель. Еще сигарету, если можно.
Палач. Курите, курите. Почти все выкуривают сначала одну сигарету, а потом еще одну. Раньше курили французские и русские, а теперь предпочитают американские и английские.
Писатель. Могу себе представить. Две сигареты перед смертью и беседа с тобой. От этого и я не откажусь.
Палач.
Писатель. Можно привыкнуть и к тому, к чему испытываешь презрение. Но тогда самое время умереть.
Палач(поднося спичку). Закурите еще разок.
Писатель. Спасибо.
Палач. Любой человек хоть немного, но все-таки боится.
Писатель. Вот именно. Самую малость.
Палач. И с жизнью расстается неохотно.
Писатель. Когда попрана справедливость, с жизнью расстаются легко. Но ты, надо полагать, и в справедливости не очень-то разбираешься.
Палач. Вы правы, сударь.
Писатель. Другого ответа я от тебя и не ждал.
Палач. Пусть о справедливости думают те, кто живет на воле. На воле каждый понимает справедливость по-своему. Поди разберись! А я вот уже пятьдесят лет живу в тюрьме. Меня только недавно стали выпускать, да и то по ночам. Иногда мне в руки попадает газета. Иногда я включаю радио. Тогда я узнаю о неистовой пляске человеческих судеб, о взлетах и падениях великих мира сего, о трескучих биографиях их пособников, о незаметном уходе из жизни слабых и сирых. Но мой удел остается прежним. Все те же серые тюремные стены, все та же проникающая сквозь камни сырость, то же пятно плесени на потолке, напоминающее Европу в географическом атласе. Каждое утро по длинному темному коридору я выхожу во двор на прогулку. В утреннем сумраке навстречу мне попадаются все те же бледные фигуры в полосатой одежде, в сопровождении охранников. Заметив меня, они каждый раз замедляют движение, и тут же раздаются удары. Охранники лупят всех подряд, без разбору нанося удары направо и налево.
Писатель. Ну и что? Ты ведь палач.
Палач. Вот именно, палач.
Писатель. Какое до всего этого дело палачу!
Палач. Палачу важно, как человек расстается с жизнью.
Писатель. Ты хочешь сказать, как он подыхает…
Палач. О нет, тут огромная разница.
Писатель. И в чем же она?
Палач. Вас, кажется, начинает интересовать искусство смерти?
Писатель. По-моему, сегодня это единственное искусство, которым стоит овладеть.
Палач. Не знаю, можно ли ему обучить. Знаю только, что им владеют очень немногие. Мне приходится иметь дело и с дилетантами, и с выдающимися мастерами. Видите ли, сударь, мне, пожалуй, было бы много легче разобраться во всем, если бы я больше знал о людях, о том, каковы они в жизни, чем они заняты все те долгие годы, которые предшествуют встрече со мной. Я хотел бы знать, что значит жениться, иметь детей, заниматься делом, быть честным человеком, управлять машиной, веселиться и бражничать, пахать землю, заниматься политикой, жертвовать собой за идею или за отечество, стремиться к власти и так далее. Это могут быть люди добрые или злые, ничем не примечательные или выдающиеся; важно, чтобы они жили так, так живется, как позволяют обстоятельства, происхождение, религия и деньги, которые у них есть или которые они вынуждены зарабатывать, чтобы не околеть с голоду. Не зная всего этого, я не знаю всей правды о человеке. Я знаю только свою правду.