Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
Подходит автомашина. Петя кричит:
— Машина пришла! Шабаш работе!
Из лесной полосы выбегают девушки и парни и усаживаются в кузов; только после того, как машина, отъезжая, дала газ, Игнат встрепенулся, пробежал несколько шагов за машиной, махнул рукой и сказал:
— Опять прозевал! Ну, пущай…
Петя улыбнулся и говорит:
— Залюбовался, Игнат Прокофьич?
— Ага.
— Ну, поедем со мной, — приглашает Петя.
Игнат садится в уже запряженную бричку.
— И баян с собой возишь, Петруха? — он постучал по футляру баяна. — Сыграем?
— Сыграем.
Они едут вдоль лесополосы.
Тося
Песня Тоси.
Шуров слышит в вечерней тишине эту песню. Он встает с сеялки, опускает глаза и слушает, не шевелясь. Затем невольно идет в направлении, откуда доносится песня. Идет, не думая, не глядя под ноги. Вот он слегка споткнулся, но идет и идет, глядя вперед, высоко подняв голову так, как ходят слепые. А песня все ближе и ближе. Человек большого сердца, еще никому не отданного и никем не тронутого, Шуров уже не волен в своем чувстве.
Шуров у лесной полосы. Песня кончилась. Шуров видит: у лесной полосы стоит подвода. На подводе сидят Петя Федотов и Игнат Ушкин. Оба понурили головы. Они тоже остановились, слушая песню. Шуров подходит к ним.
— Петр Кузьмич! Как же она хорошо поет! — восхищается Игнат.
— Кто?
— Тося, — отвечает Петя.
— Слушать-то мы мастера, — вдруг встрепенулся Игнат, — а пригласить подвезти ее не догадались. Вот лодыри! — Он медленно слезает с брички, идет в лесную полосу, и мы слышим его голос, зовущий Тосю: — Таисия-а! Не знаю, как вас по отцу-у! Подвода вас ожидает! — Тося на том же месте, в лесной полосе. Она слышит зов Игната. Тот продолжает: — И Петр Кузьмич вас проси-ит!
Тося вся вспыхнула, бежит по лесу.
Петр Кузьмич рванулся к Игнату.
— Да ты что — с ума сошел?
— А что? — невозмутимо спрашивает тот.
— Разве я прошу?
— А чего тут особенного? Не пригласили, так пригласите при нас — она и поедет с большим нашим удовольствием.
— Игнат!
— Вона! Фокусы тут какие-то. Не идти же девке пешком!
Шуров машет рукой. Игнат пожимает плечами. Петя пристально смотрит на Шурова — он догадывается о его чувстве.
Все трое ожидают Тосю. Игнат говорит:
— Я бы на вашем месте, Петр Кузьмич, взял бы и женился на Тосе. А чего тут особенного? Девица — на все сто.
— Игнат!
— А что? — невозмутимо отбивается тот вопросом.
— Не смей об этом говорить!
— А чего мне «сметь»? Я по своему разумению думаю, что она подходящая по всем статьям. Вот и высказался по порядку дня.
— Игнат!
— Ну раз она вам не подходяща — это уж не наше дело. А только зря. Тося сочинена по всем правилам.
Тося слышит голос Игната. Ей стало вдруг холодно: озноб забил ее. Но она все-таки кашлянула, чтобы прекратить разговор.
— Сюда вот, на соломку! — приглашает ее Петр Кузьмич.
Тося влезает в бричку. Она сжала руками грудь, спрятав ладони под мышками. Петр Кузьмич видит, что она дрожит. Он снимает пиджак и накидывает ей на плечи. Тося молчит. Подвода едет. Игнат, про себя, не обращая внимания на присутствующих:
— А зря, ей-право, зря.
— Ты о чем? — спрашивает у него Петя.
Игнат смотрит на Петра Кузьмича и
— Это я про свою… Домну. Хорошая баба у меня!
Во время паузы Петя достает баян. Вечер опускается тихо, тихо. Воздух замер. Ни малейшего дуновения ветерка! Край неба еще горит, где зашло солнце, а уже месяц висит серпом над горизонтом и вечерняя звезда уже мигает из темнеющей синевы — мигнет и скроется. Пашня вдали, в вечернем полусвете, сливается с озимью, а озимь тает, уходя в небо. Небо натягивает над землей завесу: все меняет свои очертания, линии сглаживаются, тают и мало-помалу исчезают. Тракторы осторожно шевелят тишину приглушенной и плавной нотой.
Петя нашел аккорд в тон звучанию трактора, чуть протянул его, прибавляя другие басы, и перешел на лирический мотив.
В сумерках мы видим грустное лицо Тоси. Задумчивое лицо Шурова. Игнат тоже опустил голову: ему, видно, взгрустнулось. Он покачал головой и произнес, вздохнув:
— Эх-хе-хе! Ёлки тебе зеленые…
— Игнат Прокофьич! — обращается Шуров. — Поешь ведь, знаю, спел бы.
— Не! Я так не спою…
— Спойте, Игнат Прокофьич! — тихо говорит Тося. — Я так люблю песни.
— Ну, раз так… Давай, Петя… «Ямщика».
Петя берет нужные аккорды.
Игнат кашлянул, поправил картуз, расстегнул пиджак и запел:
Когда я на почте служил ямщиком, Был молод, имел я силенку. И крепко же, братцы, в селенье одном Любил я в ту пору девчонку…Певец грустит. Голос его жалуется и заунывно дрожит так, что последние слова каждого куплета он поет совсем тихо. Певец преобразился: он уже не медлительный, как мы его знаем, не шутник, умеющий шутить без единой тени улыбки. Перед нами поет само сердце Игната, не знающего еще своего места в жизни. И вот он закончил последний куплет:
Под снегом-то, братцы, лежала она. Закрылися карие очи…Поле далеко-далеко повторило последние печальные звуки, и они, дрожа, растаяли в полусумерках.
Игнат, кряхтя, сполз с брички на землю.
— Я тоже пойду, — говорит Тося, — Петя на конюшню еще поедет. Ужинать тебя подождем… — Она легко спрыгивает с брички, и скрывается в темноте.
— Пойду и я, — говорит Шуров. — Езжай.
Тося стоит на крыльце, прижавшись щекой к столбу. Она смотрит на дорогу, видимую уже при луне. По дороге идет Шуров, тихо, понурив голову.
Тося шепчет:
— Петр!
Шуров у калитки своего палисадника. Он прислушивается к звуку тракторов. Постоял чуть и произнес:
— Спокойной ночи, добрые люди!
Спит Евсеич.
Спит Терентий Петрович.
Катков засыпает с газетой в руках.
Спит Петя Федотов.
Спит уже вся деревня. После трудового дня все засыпают рано.
Только Тося все стоит так же, прижавшись щекой к столбу крыльца.
Кабинет Самоварова ночью. Он на обычном месте. Хват сидит на корточках, прислонившись к стене. Болтушок — на стуле, закинув ногу за ногу. Все трое курят. Дым. Самоваров говорит строго: