Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
— Так бы и сказал с первого слова. Я люблю вежливое обращение.
Алеша махнул рукой и едет обратно.
Поле. Женщины полют тяпками. Среди них и жена Евсеича, и жена Терентия Петровича, и Настя Бокова. Рядом — трактор У-2 рыхлит подсолнечник. Уже и рожь поспевает. Позади идущего культиватора Шуров и Тося, Они измеряют глубину рыхления металлической рулеткой. Шуров машет трактористу. Тот останавливается. Шуров и Тося подходят к культиватору.
— В каких междурядьях лапы идут неправильно? —
— Эта и эта, — указывает Тося.
— Отрегулируйте сами. Агроном обязан уметь делать, иначе он не имеет права учить, как делать.
Тося берет ключ и вместе с трактористом регулирует лапы.
Подъезжает Алеша. Он сразу спрыгивает с лошади к Тосе:
— Дайте я.
Девушка-полольщица говорит Насте:
— Ишь ты, твой-то не хочет, чтобы и руки марала.
— Какой он мой! — говорит Настя и с ожесточением полет тяпкой.
— А я что — буду белоручкой? Фу! Сделал одолжение! — возмущается Тося.
— Отшила! — произносит девушка-полольщица, заметив, что Настя в удручении. — Смотри!
Настя просветлела. Алеша в недоумении. Он отходит к Шурову и, как бы про себя, говорит:
— Ну что мне делать? Что делать?
— Что случилось? — спрашивает Шуров.
— Ну что делать с Игнатом? Замучил!
— А я все-таки надумал.
— Что?
— Ответственностью ему в лоб. Заставь его отвечать за что-нибудь. Вот, например, на пожарку его: сдай ему имущество тысяч на шесть-семь. И увидишь, что произойдет.
— Но согласится ли Самоваров?
— А это я на себя возьму — согласую с ним, — говорит загадочно Шуров.
Тося все слышит. Она поворачивается и говорит в тот момент, когда трактор отъезжает:
— Петр Кузьмич, не надо — не ходите к Самоварову. Он же вас снова оскорбит… Не надо, — почти просит она. — Мне… мне…
Шуров вопросительно смотрит на Тосю.
— Вам покой надо. Вы и так… — нерешительно говорит Тося.
— Что? — спрашивает ласково Шуров.
— Похудели, — совсем тихо отвечает Тося.
Алеша смотрит то на Тосю, то на Шурова и отходит к полольщицам скучный, удрученный, записывает выработку, отсчитывая рядки. Настя любовно следит за ним глазами, не прекращая работы. Во время дальнейшего разговора он еще раз смотрит в сторону Тоси и Шурова, которые остались вдвоем, и отъезжает галопом.
— Ради Игната надо, Тося. Я много о нем думал. Человек никогда ни за что не отвечал.
— Вы с этого и хотите начать?
— Да. Я, пожалуй, сейчас и поеду к Самоварову. Здесь вы будете наблюдать. Вы уже… агроном.
Кабинет Самоварова. Он один. Разговаривает по телефону.
— Товарищ прокурор! А трех свидетелей достаточно?.. Как? Если явное, то хватит и троих? Явное, явное. У всех на глазах… По непаханой посеял: вредительство чистое. А? Хорошо, хорошо. Оформлю, как и полагается.
Самоваров кладет трубку и говорит сам с собой:
— Так-то
Стук в дверь.
— Давай, заходи, кто угодно! Всех приму.
Входит Шуров. Самоваров сразу меняется в лице: он напустил чванливый вид, стучит пальцем по стеклу, откидывается на спинку кресла и произносит:
— Гм… Да-а…
— Во-от, — протянул и Шуров садясь.
— Значит, пришел? Гм…
— Да, пришел.
— Вопрос?
— Вопрос.
— Существо вопроса?
— Обыкновенное: хотел просить вас…
— Ну-у? — удивляется Самоваров, не меняя позы.
— Хотел просить, чтобы Пшеничкин не разбазаривал людей.
— Это как?
— Хочет Игната Ушкина из бригады переводить на пожарку. А люди в поле нужны.
— Гм… О чем просит! Я тебя просил подчиняться мне? Просил. Не подчинился? Нет. Не могу и я твою просьбу уважить. Все! Я говорю: Игнат Ушкин будет на пожарке. Сказал — крышка!
— Ну, как хотите… Ошибку допускаете, — говорит, улыбаясь, Шуров, вполне удовлетворенный исходом дела.
А на следующий день…
В доме Игната.
Босые ноги свисают с кровати и чешут одна другую. Ворот рубахи у Игната расстегнут. Он только что проснулся. Домна Васильевна стоит у печки, уже готовая идти на работу. В хате все прибрано. Мальчик сидит на скамейке, играет, гремя коробкой.
— Ты что ж ни за что не берешься? — говорит Домна. — Крыша течет, печь надо переложить, полы перемостить, а ты…
— А я гармонью новую куплю, — отговаривается незлобиво Игнат, — кордион куплю.
Входит Шуров.
— О чем спор?
Игнат отвечает:
— Обвиняет меня супружница в неправильном подходе к личному хозяйству. Я ей говорю: личное теперь — тьфу! При коммунизме не надо будет ни дома, ни коровы: надо молока — на, бери! — Он сложил пальцы так, будто держит банку и кому-то подает ее. — Надо тебе квартиру — на, бери! Надо, скажем, тебе гитару тальянскую о двенадцати струнах — на гитару, бери, только играй, пожалуйста! — Игнат делает вид, что уже играет на гитаре о «двенадцати струнах».
— Хочет с раскрытой крышей до коммунизма дожить! — восклицает Домна. — Кто тебя туда пустит! Горе ты мое!
— Пуговку вынь! — спокойно говорит Игнат.
— Что?
— Пуговку Ленька заглотнул — вынь!
— Да что ж ты сидишь-то, вынул бы раньше! — кинулась Домна к ребенку и вытаскивает у него изо рта пуговицу.
— Твое дело за ребенком смотреть.
— А если проглотил бы?
— Ничего ему не подеется. Телок на ферме целый пояс заглонул, ничего не сотворилось — жив и по сей день! — Игнат не изменил позы, но во всех его словах что-то тонкое, насмешливое.