Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
Шуров во время этого разговора внимательно смотрит на Игната. Он будто хочет заглянуть ему в душу. И Игнат чувствует этот взгляд: он как-то не находит места своему взгляду, изредка смотрит на Шурова и, покачивая головой, вновь отворачивается.
— Ты и меня-то срамишь! — говорит возбужденно Домна. — У меня, у женщины, триста трудодней, а у тебя — сто сорок… А ну! Одевайся на работу! — Она легко сдергивает его с кровати.
— От, чертова баба! — говорит Игнат, обращаясь к Шурову и будто желая показать,
— Постойте, Домна Васильевна! — останавливает ее Шуров. — Тут у нас с ним другое дело. На работу ему вряд ли придется ходить.
— Аль исключили из колхоза? — всплескивает Домна руками.
— Ну, что вы! Такого человека… А что бы и вправду вам, Игнат Прокофьич, на пожарку стать? Семьдесят пять соток ежедневно. Сиди да следи, чтобы не горело. А?
— Семьдесят пять соток?
— Да.
— Это сколько в месяц? — Он считает в уме. — Двадцать два и пятьдесят соток. — Думает.
— Пойдет! — заключает Домна.
— Я что? У меня семейство. Баба не возражает. Оно и верно, — вспыхнул он радостно, — семьдесят пять соток, и никакая гайка. Что Игнату больше надо? Ничего не надо.
Вечереет. Игнат сидит верхом на пожарной бочке в пожарном сарае. В руках у него балалайка. Изредка отмахивается от мух. Лицо грустное-грустное. Он, тихонько потренькивая струнами, склонил голову набок и запел:
Ах, где вы сокрылись, Ах, кари глазы-ыки…— Нет, не так! — Оборвал и запел снова, встряхивая головой при ударе по струнам:
Ах, где вы сокрылись…— Нет, не так! — Он ловко почесал спину углом балалайки, схватил горстью муху, посмотрел на нее в двух пальцах, бросил в бочку и наблюдает за рябью. Потом неожиданно еще раз пробует тот же куплет и замолкает. Ставит балалайку между коленями, опирается подбородком о гриф и задумчиво говорит: — Вот это попал! Шесть тысяч имущества на мне… Зато Игнату доверили! Игнат не украдет, Игнат будет беречь… Да. И пожары тушить будем.
Подходит Хват:
— Здорово!
— А-а! Здорово! Садись на бочку, пока пожару нету.
Однако Игнат соскочил с бочки и, украдкой оглядываясь на Хвата, спрятал под себя сбрую и сел на нее, прислонившись спиной к бочке.
— Ну и заловили тебя, Игнат Прокофьич. Куда попал! Шесть тысяч имущества. И все Шуров. Он ведь и Самоварова обманул: напротив ему сказал о тебе. Прохор Палыч как узнал, так — ой! — и стучал кулаком! Тебе весь резон на Шурова подписать. Вот, принес теперь линованную бумагу.
Игнат бренчит на балалайке.
— Ну, что ж ты меня гоняешь целый месяц? — уже озлобился Хват. — Завтра да
Вдруг лицо Игната преобразилось. Он будто испугался и говорит:
— Не говори, пожалуйста! Христом-богом прошу! Он меня тогда… Ух! Давай бумагу-то! — Берет бумагу из рук Хвата и читает бормоча. После прочтения лицо изменяется на обычное, равнодушное. — Ну, давай подпишу.
— Подписывай, подписывай.
— А ручку принес?
— Что-о?
— Ручку, говорю, и… чернила.
— Да что я, писатель — с собой ручку носить!
— А я тебе кто, счетовод — при себе ручку иметь? Вона! Выдумает тоже! Иль у тебя рассужденья нету?
— Тьфу! — плюет Хват и бежит за ручкой. — Сейчас принесу.
Пауза.
— Принес? — спрашивает Игнат.
— На, подписывайся тут, — тычет пальцем Хват.
— Сюда? — спрашивает Игнат.
— Сюда.
— Нет, не сюда, а вот сюда! — и Игнат комкает бумагу, бросает в бочку и быстро садится на горловину бочки, — Тут она! — постучал он ладонью по бочке.
Хват вытаращил глаза. А Игнат достал блокнотик, вечную ручку, отряхнул ее заправски и говорит:
— Тут у меня записаны все, у кого трубы не чищены; есть еще и чистые листки. Ты не волнуйся, Григорий Егорович, я свое напишу, как и полагается.
Хват недоумевает. Игнат пишет и подает Хвату листок.
«Порочить честного человека Игнат Прокофьевич Ушкин не будет. К сему — Ушкин».
Хват читает. Злобно смотрит на Игната и цедит сквозь зубы:
— В ихней шайке! Ну, смотри, разболтаешь — будешь тушить пожар на своей хате.
— А мне какое дело, — невозмутимо говорит Игнат. — Где ни тушить — все равно тушить… Иди-ка ты, Гришка, домой! Ты мне наблюдать мешаешь.
Гришка удаляется, рубя рукой воздух. Скрывается за углом.
Из-за угла пожарного сарая выглядывает Петя, затем Терентий Петрович.
— Ушел? — спрашивает Петя.
— Ушел, — отвечает Игнат улыбаясь.
— Бумага-то у тебя?
— Тут. — Игнат достает ком мокрой бумаги, разворачивает и заключает: — Сам черт не разберет — расплылось все. Не туда сунул.
— А случаем пожар у тебя, то мы свидетели. Все слыхали… Ладно. Теперь давай, Петруха, манифест, — говорит Терентий Петрович.
Петя достает цветной лист бумаги. Они все втроем читают.
— Не! Тут не так, — говорит Терентий Петрович. — Цари так не писали заглавие.
— А как? — спрашивает Игнат. — Мы же тогда не родились?
— Я и сам не помню. Неграмотный был. Откуда же мне знать? Ты, Петруха, заочно на агронома учишься — должон знать.
— Пойду, у дедушки спрошу! — вскакивает Петя и бежит.