Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна
Шрифт:
«Что же это? Ведь я больше месяца не видела его. И вот встретились, а радости нет. Значит, чувства нет?» — Она рванула к себе дверь низенькой баньки, топившейся по-черному.
Там было темновато, знойно, сухо, дымок еще ел глаза.
— Вроде угарно! — сказала женщина, раздеваясь на лавочке у двери, и поглядывая на угли, тлевшие в печке-каменке.
Снизу, из-под полка, пахло прелым березовым листом, на деревянном корытце ожидал положенный заботливой рукой новый веник.
— Ну что же, попробуем, — сказала Валентина и облила веник ковшом горячей воды.
Сморщенные,
«Вот угорю здесь, — подумала Валентина, почти желая этого, и одновременно наслаждаясь теплом, охватившим все ее иззябшее тело. — Они не скоро пришли бы за мной… Он, наверное, не побеспокоится!»
«Вы видели работу разведки?» — зло передразнила она, вздрагивая от озноба, покрывшего ее кожу пупырышками, плеснула из ковша на раскаленную каменку, окатилась водой сама и полезла на полок, захватив веник.
Она неумело, но сильно хлесталась мягкими, жарко шелестевшими листьями, и волны горячего пара колыхались над нею. Дышать было трудно, но тело ее, светлевшее, словно перламутр, в этой черной норе, становилось таким гибким и легким, точно она выбивала из него всю усталость, всю зябкость и… злость.
— Самый настоящий массаж! — Бросила веник, спустилась вниз, где стояло корыто.
Свою мочалку-губку она оставила в тайге, разделив в подарок ребятишкам, а теперь взяла рогожную, которую приготовила перед баней сама, и так неожиданно приятно оказалось мыться этой жестковатой вехотью, обильно ронявшей мыльную пену! В крохотное оконце виднелся кусок реки — текущая веда, покрытая дождевой рябью, — да еще у самого стекла покачивалась узкая травка. Всего травин пять…
Угореть уже не хотелось. Когда она вернется из бани, там приготовят чай; обязательно с консервированным молоком. Она давно не пила чаю с молоком.
Потом ей пришла мысль, что, пока она моется, Андрей вдруг соберется и уедет к своим разведчикам, не простившись с нею. У него это получится очень просто. Валентина заторопилась одеваться и снова занервничала, то роняя вещи на залитый пол, то хватаясь руками за покрытую копотью стену.
Когда она вошла в барак, Андрей сидел за столом с каким-то новым русским. Они весело разговаривали и ели разогретые на сковороде консервы.
«Он совершенно безразличен ко мне, — снова затосковала Валентина. — Мне бы кусок не пошел в горло, если бы я ожидала его, а он спокойно ест и вообще ведет себя так, как будто ничего не произошло. — Его оживление раздражало ее не меньше, чем недавняя серьезность. — Да, он не побежит на свидание, не пообедав!»
— Почему вы сели за стол без меня, гостеприимный хозяин! — укорила она с натянутой шутливостью.
— Для вас особый обед готовится, — сказал Андрей. — Если бы вы приехали до ненастья, когда была богатая охота… А сегодня только вот… — И он кивнул на железную печь, где дожаривался крепко подрумяненный рябчик. — Конечно, вас дичью не удивишь после вашего путешествия по тайге. Но там вы ели ее изжаренную прямо на огне, а у нас по-настоящему, на сковородке. А еще макароны, и даже варенье есть к чаю. — Разговаривая, Андрей обошел вокруг печки и остановился около Валентины. — Через три дня на речной
— Будет пароход, — повторила Валентина, тревожно глядя на него. — Значит, мне надо сразу ехать!
«Неужели я ни одной минутки не побуду с тобой наедине?» — спросила она его глазами.
Чисто вымытые кисти ее опущенных рук нервно шевельнулись.
— Мы вместе отправимся на оленях рано утром, — сказал Андрей и смутился, — мне тоже пора домой, — добавил он, точно оправдываясь.
Гулко стреляли в печке горящие поленья. Треск огня напоминал пожар, бушевавший в тайге, но влажный шорох дождя за стеной гасил это воспоминание: трудно вообразить горящей мокрую до корней тайгу. А как хорошо было сидеть на скамейке в настоящем доме, где ниоткуда не протекало и не дуло, где все самое настоящее, даже пол под ногами.
Андрей у стола, под висячей керосиновой лампой, писал что-то в толстой тетради. Когда Валентина посматривала на него через плечо, то видела его опущенное лицо с выражением озабоченной старательности. Но она ощущала его присутствие и не глядя, как ощущала с закрытыми глазами движение тепла и света.
Вот он встал и пошел к ней. Она угадала его приближение не по шагам — в бараке ходили еще и другие, уже готовясь ко сну, — а угадала по радостной тревоге, колыхнувшей ее сердце, не выдержала и снова оглянулась.
— Отогреваетесь? — спросил Андрей, садясь рядом с нею.
Валентина не ответила. Казалось, ничего не могло быть лучше скамейки, на которой они сидели. Большего и не нужно, только бы сидеть вот так. Она совсем не испытывала усталости, обычной после дороги, даже тепло дома не разморило ее.
— Расскажите о себе, — попросил Андрей. — Ваш проводник говорил, что вам пришлось спасаться от пожара. В тайге это страшное дело!
Валентина легко вздохнула и принялась рассказывать…
Затем они долго сидели молча.
— Я могу молчать с вами сколько угодно. Мне и это радостно, — призналась она.
Андрей ничего не сказал, открыл дверку печи и, опустясь на одно колено, подтащил клюкой головешки. Лицо его, освещенное красноватым светом, было задумчиво и даже печально.
Люди в бараке уже спали, привернутая лампа горела тускло: весь свет шел от печки, от смолистых поленьев, сунутых Андреем в ее раскаленный зев. Андрей посмотрел еще, как огонь охватывал дрова дружным пламенем, медленно поднялся и, счищая липкую серу с ладоней, снова присел на скамейку.
— Я смотрела на вас и думала, что это никогда-никогда больше не повторится, но запомнится на всю жизнь, — грустно заговорила Валентина. — Все лес да лес. Глушь такая… северная. Дикие камни! И вдруг дом… бревенчатый домик. И этот свет от печки, и вы… человек, подбрасывающий в печку поленья…
— Что же тут такого!.. — начал было Андрей, но взглянул на Валентину и увидел ее совсем близко. Снова, как тогда, во сне, когда он поцеловал ее, сердце его сжалось до боли. Он оглянулся на тонувшие в темноте углы барака и вдруг устыдился за излишнюю предупредительность своих разведчиков, грубоватых, простодушных парней.