Собрание сочинений. Т.13.

Золя Эмиль

— Ударом кулака он свалил меня… Потом схватил за волосы и поволок… Занес каблук надо мною, словно хотел голову размозжить… Нет! Я в жизни этого не забуду… Однако бог с ними, с побоями! Но допрос, который он учинил!.. Если б я только могла тебе передать, о чем он заставил меня говорить! Видишь, я совершенно откровенна, я признаюсь в вещах, которые ничто — не правда ли? — не заставляет меня тебе рассказывать. Так вот! Я в жизни не решусь произнести вслух хоть один из тех грязных вопросов, на которые вынуждена была отвечать, — ведь в противном случае он уложил бы меня на месте… Спору нет, Рубо меня любил, и для него было ударом узнать о моем прошлом; согласна, честнее было бы признаться ему до свадьбы. Но надо же понимать — все это было так давно и уже совсем забыто. Только дикарь может так обезуметь от ревности… Скажи, дорогой, разве ты перестанешь меня любить теперь, когда знаешь?

Жак не шевелился, он безвольно покоился в объятиях Северины, руки которой сжимались

то вокруг его шеи, то вокруг пояса, словно ужи. В его уме бродили смутные мысли, он был потрясен — такое ему и в голову не приходило! Как все, оказывается, сложно! А он-то думал, что на преступление их толкнуло завещание Гранморена. Впрочем, так даже лучше: убедившись, что супруги Рубо убили старика не из-за денег, он освободился от презрения, которое шевелилось в нем даже тогда, когда Северина целовала его.

— Отчего ж я перестану тебя любить?.. Какое мне дело до твоего прошлого? Оно меня не касается… Ведь ты — жена Рубо, а до него могла быть и еще чьей-нибудь.

Они помолчали. Потом с такой силой обнялись, что у обоих перехватило дыхание; плечом Жак ощущал ее круглую упругую грудь.

— Так ты была любовницей старика? Что ни говори, а это чудно.

Северина, дотянувшись до его рта, впилась в губы Жака и пролепетала:

— Я люблю лишь тебя, никогда я никого не любила… Другие, если б ты только знал… Они так донимали меня своими приставаниями, а ты, мой любимый, ты дал мне счастье!

Она распаляла его своими ласками, готовая отдаться, страстно желая этого; ее руки пробегали по его телу. А он, пылая страстью не меньше, чем она, стремился отдалить сладостное мгновенье, нежно отстранял ее.

— Нет, нет, подожди… сейчас… Ну, а что старик?

Дрожь прошла по телу Северины, едва слышным шепотом она произнесла слова признания:

— Мы убили его.

И трепет сладострастия слился со всплывшим в ее памяти предсмертным трепетом. Со стороны казалось, будто судорога наслаждения переходит в судорогу агонии. На мгновение Северина умолкла, у нее перехватило дух, все закружилось перед глазами. Потом, опять уткнувшись в шею любовника, она заговорила еще тише:

— Он вынудил меня написать старику, чтобы тот поехал курьерским, одновременно с нами, и не выходил до Руана… Я дрожала в углу купе и буквально с ума сходила, думая о беде, которая вот-вот нагрянет. Против меня сидела женщина в черном, она не произносила ни слова, но приводила меня в ужас. Я боялась взглянуть на нее, мне чудилось, будто она читает наши мысли, отлично знает, что мы решили сделать… Так прошли два часа, пока мы ехали от Парижа до Руана. Я молчала, не шевелясь и закрыв глаза, делала вид, будто сплю. Рядом со мною недвижно сидел Рубо, и страшнее всего было то, что я знала, какие ужасные планы вынашивает он в своей голове, но не могла угадать, на чем именно он остановится… Ах, какая это была кошмарная поездка! Паровозные свистки, дорожная тряска, грохот колес — и на фоне всего этого вихрь способных свести с ума мыслей!

Жак, зарывшись лицом в душистое руно ее волос, через ровные промежутки времени безотчетно приникал губами к шее Северины.

— Но ведь вы были в разных вагонах, как же вы сумели его убить?

— Подожди, ты все поймешь… Муж составил подробный план. Правда, мне кажется, он удался только потому, что того захотела судьба… Ты ведь знаешь, в Руане поезд стоит десять минут. Мы вышли, и Рубо потащил меня к вагону, где в отдельном купе ехал Гранморен; если бы нас увидели, то должны были подумать, будто мы просто решили поразмяться. Увидя старика, стоявшего на площадке, Рубо изобразил на своем лице удивление, словно не знал, что тот едет этим же поездом. На платформе царила толчея. Люди чуть не приступом брали вагоны второго класса, дело в том, что на следующий день в Гавре был праздник. Уже начали запирать дверцы, и тут председатель суда сам предложил нам подняться к нему в купе. Я что-то пролепетала, сказала, что у нас в вагоне чемодан, но Гранморен, повысив голос, заявил, что никто его не украдет и мы вернемся в свое купе в Барантене, где он выходит. Рубо тоже встревожился и хотел было отправиться за чемоданом. Но в эту минуту раздался свисток кондуктора, и тут, видно, муж решился; он втолкнул меня в купе, поднялся туда сам, запер дверцу и поднял оконную раму. Почему нас не увидели? До сих пор не понимаю. По платформе взад и вперед бегали люди, станционные служащие потеряли голову; так или иначе, никто ничего не заметил. И поезд медленно отошел от вокзала.

Несколько мгновений Северина молчала, как бы созерцая представшую перед ее мысленным взором картину. Ее левая нога судорожно дергалась, ударяясь о колено Жака, но она этого даже не замечала.

— Как передать, что я почувствовала в первую минуту в купе Гранморена, когда мимо нас побежали станционные постройки? Я словно ошалела и сперва думала только о чемодане: как извлечь его оттуда? Ведь, если его найдут в том купе, это может нас выдать! Вся затея Рубо казалась мне дурацкой, неосуществимой; только ребенок мог придумать такой кошмарный план убийства, и только сумасшедший

мог попытаться его осуществить. Ведь нас бы уже на следующий день арестовали и изобличили. Поэтому я старалась успокоиться, говоря себе, что муж пойдет на попятный, что ничего не будет, не может быть. Но нет, достаточно было взглянуть, с каким видом он беседует со стариком, чтобы понять, — его свирепое решение осталось незыблемым. Впрочем, держал он себя очень спокойно и разговаривал с присущей ему веселостью; по временам он бросал на меня красноречивый взгляд, и в его неподвижных глазах ясно читалось, что воля его неумолима. Я понимала: Рубо убьет Гранморена, когда мы отъедем еще на километр или на два, убьет в том месте, какое заранее выбрал, однако где именно, я не знала; сомневаться не приходилось, об этом свидетельствовали невозмутимые взгляды, которые он время от времени кидал на того, кому суждено было вскоре погибнуть. Я не говорила ни слова, внутри у меня все дрожало, но я силилась это скрыть и натянуто улыбалась, когда на меня смотрели. Отчего я даже не попробовала помешать убийству? Позднее, пытаясь понять, я диву давалась, отчего не опустила раму и не крикнула, отчего не потянулась к звонку. Но в те минуты я была будто парализована, ощущала полнейшее бессилие. К тому же мне казалось, что муж по-своему прав; раз уж я все тебе рассказываю, дорогой, должна сознаться и в этом: сама того не желая, я всем своим существом была на стороне Рубо и против Гранморена. Ведь они оба обладали мною, не правда ли? Но Рубо все же был молод, между тем как тот… О, что он со мною проделывал!.. Словом, как объяснить? Подчас совершаешь поступки, которые, думается, никогда не мог бы совершить. Ведь я за свою жизнь мухи не убила! И вдруг во мне будто разверзлась мрачная бездна, и какие-то темные силы клокотали в ней!

Все еще держа в объятиях эту тонкую, хрупкую женщину, Жак чувствовал, что она стала вдруг непроницаемой, непостижимой, словно в ней и в самом деле таилась мрачная бездна. Напрасно он изо всех сил прижимал ее к себе — она оставалась недосягаемой. Ее бессвязный рассказ об убийстве пробуждал в нем лихорадочное волнение.

— Скажи, ты помогала убивать старика?

— Я сидела в углу, — продолжала она, будто не слыша. — Муж находился между мной и Гранмореном. Они беседовали о приближавшихся выборах… Рубо то и дело поглядывал в окно, чтобы понять, где мы; видно было, что его сжигает нетерпение… И каждый раз я тоже машинально глядела в окно, отмечая про себя, сколько мы проехали. Было уже темно, но с неба струился какой-то белесый свет, черные деревья бешено неслись мимо. Я никогда не слышала, чтобы колеса поезда так грохотали, в их грохоте чудился ужасный хор яростно воющих голосов, заунывный, зловещий вой кровожадных хищников! Поезд несся с головокружительной быстротой… Внезапно засверкали огни, шум состава породил громкое эхо в станционных строениях. Мы были в Маромме, в двух с половиной лье от Руана. До Барантена оставалась только одна остановка — Малоне. Где же все произойдет? Неужто он дотянет до последней минуты? Я уже перестала понимать, сколько сейчас времени и где мы, словно падающий камень, я безвольно подчинялась неведомой силе, стремительно уносившей меня сквозь тьму; но когда мы миновали Малоне, я внезапно поняла — все произойдет в туннеле, за километр от этого места… Я повернулась к мужу, наши глаза встретились: да, в туннеле, минуты через две… Поезд по-прежнему несся вперед, ветка на Дьепп осталась позади, я разглядела стрелочника на его посту. Вокруг бежали холмы, мне с поразительной отчетливостью виделись на них люди, — воздев руки, они осыпали нас проклятьями. Локомотив протяжно засвистел, мы вошли в туннель… Когда поезд ворвался под низкие своды, послышался оглушительный грохот, он ведь тебе хорошо знаком, этот шум, — точно тяжелый молот обрушивается на наковальню! В те безумные минуты мне чудилось, будто гром гремит.

Северина вся дрожала, остановившись, она внезапно проговорила совсем другим, почти смеющимся голосом:

— До чего глупо! Подумай, дорогой, до сих пор, как вспомню, мороз по коже продирает. А ведь мне так тепло рядышком с тобой, я так счастлива!.. А потом, знаешь, нам нечего больше бояться, дело прекращено, не говоря уж о том, что многие важные персоны не меньше нашего заинтересованы, чтобы все было шито-крыто… Я сама в этом убедилась и теперь спокойна.

Тут она рассмеялась и прибавила:

— Кстати, если это тебе доставит удовольствие, могу сказать, ты на нас немало страху нагнал!.. Скажи, пожалуйста, меня это все время интриговало, что ты, в сущности, видел?

— Только то, что говорил следователю: как один человек перерезал глотку другому… Вы так странно вели себя со мной, что под конец я стал подозревать. Была минута, когда мне даже показалось, будто я узнал твоего мужа… Но убедился я только позднее…

Она весело прервала его:

— Знаю, в сквере, в тот день, когда я сказала тебе, что ты не прав. Помнишь? Мы впервые были с тобою в Париже, наедине… Как чудно! Я говорила тебе, что мы не убивали, по отлично понимала — ты убежден в обратном. Вроде я сама тебе призналась… Дорогой, я так часто думала об этом дне, мне кажется, тогда-то я тебя и полюбила.