Собрание сочинений. Т.13.
Шрифт:
Он непременно захотел, чтобы она отведала хлеба и груш, груш из его собственного сада, — эти-то не были червивые. Северина согласилась.
Войдя в кухню, Мизар сообщил пассажирам, что путь расчищают, но работы хватит еще на четыре, а то и на пять часов. Был уже полдень, и со всех сторон посыпались жалобы — люди проголодались. Флора как раз перед тем заявила, что хлеба у нее на всех не хватит. Вина, правда, было вдоволь, она принесла из погреба десять литров и расставила бутылки по столу. Но стаканов, однако, тоже было мало, поэтому англичанка с дочерьми пили из одного стакана, то же сделали пожилой господин и его молоденькая жена. Надо сказать, что эта хорошенькая брюнетка обрела в лице молодого человека из Гавра ревностного и изобретательного поклонника, который неусыпно заботился о ее удобствах. Он куда-то исчез и тут же возвратился, неся несколько яблок и хлеб, обнаруженный им в глубине кладовой. Флора, выйдя из себя, сказала, что этот хлеб оставлен для ее больной матери. Но юноша уже отрезал от него ломти и подавал дамам; начал он с молоденькой жены коммерсанта, и та, польщенная,
Мизар, переходя из комнаты в кухню и обратно, но притворял двери, и тетушка Фази из своей постели смотрела на пассажиров, набившихся в ее дом. Так вот каковы эти люди, которые обычно с головокружительной быстротой проносились мимо! Уж скоро год, как она с трудом добиралась до стула; в последнее время уже не могла хотя бы изредка выходить к полотну железной дороги и теперь дни и ночи проводила в полном одиночестве, прикованная к своему ложу, вперив взгляд в окно; ее общество составляли только мчавшиеся мимо поезда. Она постоянно жаловалась, что живет в волчьем логове, куда ни одна живая душа не забредет, и вот из неведомого мира сюда нагрянула целая толпа. Подумать только — никому из этих людей, вечно куда-то спешащих по своим делам, даже в голову не приходит, какие тут творятся дела! Они и знать не знают, что ей подсыпали отраву в соль! Она никак не могла успокоиться и спрашивала себя, неужто бог допустит, чтобы никто вовек не проведал об этой тайной подлости. Ведь мимо их дома мчались тысячи и тысячи людей, но все они куда-то летели сломя голову, и никто из них даже вообразить не мог, что в этом приземистом домишке без лишнего шума, без зазрения совести убивают человека. Переводя взгляд с одного лица на другое, тетушка Фази думала, что раз все эти, будто с луны свалившиеся, люди целиком поглощены своими делами, то нечего удивляться, почему они проходят мимо грязи и мерзости, не замечая ее.
— Вы не возвращаетесь туда? — спросил Мизар у Жака.
— Да, да, я буду за вами следом, — ответил тот.
Мизар вышел, прикрыв дверь. А больная, схватив молодого человека за руку, прошептала ему на ухо:
— Если я околею, ты хоть полюбуйся, какая у него будет постная рожа, когда он поймет, что денег ему не найти… Я как подумаю об этом, на душе легче становится. Единственная утеха перед смертью.
— Стало быть, деньги пропадут без толку, тетя Фази? Вы решили их не оставлять даже дочери?
— Кому, Флоре? Чтоб он у нее их отнял? Ну нет уж!.. Я их даже тебе не оставлю, малыш, ты ведь тоже простак — обязательно с ним поделишься… Нет, нет, никому, пусть лежат в земле, скоро и я за ними последую!
Больная вконец обессилела, и Жак помог ей удобнее улечься, успокоил, как мог, и обнял на прощанье, пообещав вскорости навестить. Убедившись, что она задремала, он подошел к Северине, все еще сидевшей у печки, и остановился позади ее стула; молодой человек, улыбаясь, поднял палец, точно призывая ее к осторожности; молча, она грациозно запрокинула голову, подставив ему свои губы, он наклонился, и уста их слились в беззвучном и долгом поцелуе. Закрыв глаза, оба пили дыхание друг друга. А когда наконец открыли глаза, то в замешательстве увидели, что Флора, бесшумно проскользнувшая в дверь, стоит рядом и смотрит на них.
— Сударыня, вам хлеб больше не нужен? — спросила она хрипло.
Смешавшись, Северина с досадой пролепетала:
— Нет, нет, спасибо.
С минуту Жак смотрел на Флору горящими глазами. Он колебался, губы его дрожали, словно он хотел что-то сказать; но у него вырвался только яростный, угрожающий жест, и он вышел из комнаты. Дверь с шумом захлопнулась.
Выпрямившись во весь рост, Флора продолжала стоять на месте: она, как никогда, походила на деву-воительницу в тяжелом шлеме из золотистых волос. Не зря ее сердце тоскливо сжималось, когда она каждую пятницу замечала эту даму в поезде, который вел Жак. С той самой минуты, как она увидела их вместе, Флора жаждала узнать правду; и вот она ее узнала. Никогда любимый человек не полюбит ее: он выбрал эту пигалицу, эту фитюльку! И сожаление о том, что она не отдалась ему в ту ночь, когда он так грубо попытался овладеть ею, столь нестерпимо терзало Флору, что девушка едва не разрыдалась; в простоте душевной она думала: ведь он бы сейчас целовал ее, отдайся она ему прежде этой дамы! Вот бы встретить его теперь одного, кинуться ему на шею и крикнуть: «Возьми меня, я была просто дура, ничего не понимала!» И вместе с чувством бессилия в ней поднималась ярость против этой щуплой барыньки, которая что-то смущенно лепетала. Своими сильными руками Флора могла бы придушить ее как цыпленка. Отчего ж она не решается? И девушка дала себе клятву отомстить сопернице, ведь она знала о Северине такие вещи, за которые недолго и в тюрьму угодить; правда, та сейчас на свободе, как, впрочем, все мерзавки, продающиеся богатым и важным старикам. И, мучимая ревностью, с трудом подавляя распиравший ее гнев, красивая дикарка рывком убрала со стола
— Раз вы не едите, сударыня, я лучше другим отдам!
Пробило три часа, затем четыре. Время тянулось необычайно медленно, усталость пассажиров росла, росло и раздражение. Вечерние сумерки придавали мертвенный вид лежавшей вокруг белоснежной пустыне; каждые десять минут мужчины выходили наружу, чтобы издали поглядеть, как идет работа; возвращаясь, они говорили, что локомотив, по-видимому, все еще не очищен от снега. Даже юные англичанки под конец расплакались — их нервы не выдержали. Хорошенькая брюнетка уснула в углу, опустив голову на плечо молодого человека из Гавра; ее супруг даже не замечал этого: все пришли в такое изнеможение, что было не до приличий. Стужа пробиралась в кухню, люди стучали зубами, но никто не подумал подбросить дров в огонь; в конце концов американец ушел, заявив, что на вагонной скамейке ему будет уютнее. И мало-помалу все стали жалеть, что покинули поезд: будь они там, их по крайней мере не терзала бы неизвестность! Толстая англичанка упрямо твердила, что хочет вернуться в свое купе и лечь; ее еле-еле убедили не делать этого. Внесли зажженную свечу и укрепили ее в углу стола, закопченная кухня осветилась, и тогда стало заметно, что все совершенно пали духом, пришли в полное отчаяние.
Между тем расчистка пути завершалась; освободив паровоз, солдаты сгребали теперь снег с рельсов, машинист и кочегар заняли свой пост.
Жак, видя, что снегопад прекратился, вновь обрел уверенность. Стрелочник Озиль утверждал, будто по ту сторону туннеля, возле Малоне, снежный покров куда тоньше. Машинист переспросил его:
— Вы пришли сюда через туннель? Значит, вход и выход из него не завалены?
— Ведь я вам уже говорил! Ручаюсь, что вы проедете.
Кабюш, работавший не за страх, а за совесть, собрался уходить; с тех пор как его пытались отдать под суд, он сделался еще более застенчивым и диким; Жак окликнул его:
— Вот что, приятель, подайте-ка мне наши лопаты, вон они там, у насыпи. Ведь они могут нам еще понадобиться.
Каменолом сделал то, о чем его просили, и машинист крепко пожал ему руку, желая показать, что он по-прежнему его уважает и по достоинству оценил его труд:
— Вы честный малый, Кабюш!
Это проявление дружеских чувств необычайно растрогало каменолома.
— Спасибо, — коротко произнес он, проглотив ком, подступивший к горлу.
Мизар, который вновь запросто встречался с Кабюшем, хотя только недавно оговорил его перед следователем, одобрительно кивал, а на губах его змеилась хитрая улыбка. Он уже давно не разгребал снег и, засунув руки в карманы, воровато поглядывал на поезд, словно ища случая пошарить под колесами в поисках какой-нибудь оброненной вещи.
Потолковав с Жаком, обер-кондуктор уже решил было, что можно двинуться в путь, как вдруг Пеке, спрыгнувший на рельсы, окликнул машиниста:
— Погляди-ка! Тут цилиндр малость повредило.
Подойдя к паровозу, Жак в свою очередь наклонился. Уже раньше, заботливо осматривая «Лизон», он увидел, что она ранена. Разгребая снег, обнаружили, что дубовые шпалы, оставленные на откосе путевыми рабочими, под напором ветра и снега сползли прямо на рельсы; остановка отчасти и произошла именно потому, что паровоз наткнулся на эти шпалы. На колпаке штока виднелась вмятина, а самый шток, видимо, слегка погнулся. Других наружных повреждений не было, и машинист немного успокоился. Могли, правда, произойти и серьезные внутренние поломки, ибо сложный механизм золотников — этого сердца, этой души локомотива — необычайно нежен. Жак снова занял свое место, дал свисток и открыл регулятор, чтобы понять, в каком состоянии «Лизон». Она долго не трогалась с места, как человек, который сильно ушибся при падении и еще плохо владеет руками и ногами. Наконец, натужно пыхтя, она двинулась вперед, словно все еще оглушенная, колеса ее медленно и с трудом вращались. Ну что ж, она пошевелилась — значит, пойдет, доберется до места. Однако Жак покачал головой: он-то ее хорошо знал и видел, что она ведет себя как-то странно, словно разом переменилась, постарела после какого-то смертельного удара. Должно быть, пока она стояла в снегу, свирепая стужа нанесла ей этот жестокий удар: разве мало примеров, когда молодые, крепко сложенные женщины умирают от чахотки только потому, что, возвращаясь вечером с бала, попадают, под ледяной дождь?
Пеке открыл продувательные краны, и Жак вторично дал свисток. Оба кондуктора уже заняли свои места. Мизар, Озиль и Кабюш поднялись на подножку багажного вагона, и поезд медленно двинулся к выходу из лощины мимо солдат, которые выстроились по обе стороны полотна вдоль насыпи. Немного погодя он остановился перед домом путевого сторожа, чтобы забрать пассажиров.
Флора стояла у переезда. Озиль и Кабюш подошли и остановились рядом с нею; Мизар между тем суетился, низко кланялся дамам и мужчинам, которые, выходя из кухни, давали ему серебряные монеты. Наконец-то наступило избавление! Но ждать пришлось слишком долго, всех знобило от холода, голода и усталости. Полная англичанка вела под руки полусонных дочерей; молодой человек из Гавра поднялся в то же купе, что и хорошенькая брюнетка, совершенно обессилевшая, и заявил ее мужу, что он весь к его услугам. Глядя на то, как эти вконец измученные, утратившие обычный лоск люди, толкаясь в грязном, примятом снегу, садятся в вагоны, можно было подумать, что в поезд грузится разгромленный отряд. На мгновение к оконному стеклу комнаты прижалось лицо тетушки Фази, которая из любопытства сползла с постели и дотащилась до подоконника. Огромные запавшие глаза больной неотступно следили за толпою незнакомых людей, этих обитателей мира на колесах, которых ей никогда больше не суждено было увидеть: буря принесла их сюда и теперь уносила отсюда.