Собрание сочинений. Том 2

Овечкин Валентин Владимирович

Катерина(Павлу). Его сын был вместе с ним в партизанском отряде. Лет шестнадцати парень. Такой красивый, весь в отца, и ростом ровный с ним. Идут, бывало, рядом — не различишь издали, который отец, который сын.

Павел. Погиб?

Катерина. Ранило его тяжело. До сих пор в госпитале лежит. Врачи говорят — слепым останется.

Баба Галька. Катерина! Закуски не хватает. Вареники там остались?

Катерина идет к печке с чашкой.

Андрий(Арише).

Хороший тост подсказала ты, Ариша. С таким тостом можно еще выпить… За доверие бабам! (Выпивает.)

Мусий Петрович. По всему свету!..

Вера запевает: «Теплый ветер дует, развезло дороги, и на Южном фронте оттепель опять, тает снег в Ростове, тает в Таганроге, эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…» Павел сидит, опустив голову.

Затемнение.

Картина третья

Когда сцена освещается вновь, гостей уже нет. Стол отодвинут в сторону. Павел с Катериной сидят на лавке.

Павел. Знаешь, Катя, что такое сальские степи?

Катерина. Я там не бывала, не знаю…

Павел. Море. Будто море замерзло — такая равнина. С кургана глянешь — на пятьдесят километров видны впереди села. Лесов у нас нет. Ковыль да камыш на Манычах. И ветер. Круглый год ветер. Ветру там простор. Летом песок несет из пустынь, мгла стоит над землей, солнце, как в дыму, всходит и заходит, а зимою снег метет.

Катерина. Что ж у вас там хорошего?

Павел. Что хорошего? Не знаю, Катя… А вот один боец из моей роты, тоже сальский, пока жив был, носил под гимнастеркой в ладанке щепотку нашей земли… Наш край — родина колхозов. Оттуда началось. У нас еще до сплошной коллективизации коммуны были. Мой колхоз с двадцать четвертого года существует, двадцать лет. Приходили отцы наши с гражданской войны и начинали социализм строить. Командира полка выбирали председателем коммуны, а сами за плуг становились… Наши места, Катя, знаменитые. О совхозе «Гигант» слыхала? Фабрика зерна. Это — у нас. Сколько мы хлеба давали! Идешь, идешь степью, пшеница шумит по обе стороны дороги, километров на двадцать.

Катерина. А послушать тебя — вроде пустыня там, сушь.

Павел. Сушь, да. А земли у нас очень плодородные. Там и была пустыня, до советской власти. Дикая степь, табуны ходили. Потому и дорого оно, Катя, что все нами построено. На глазах выросло. Я как стал трактористом, восемь лет в одном колхозе землю пахал. А зимою по хозяйству работал. Я много сделал для своего колхоза. Три водокачки-ветрянки сделал и движок для электростанции. Легкие были на ходу, от самого маленького ветерка крутились. Жил я как раз возле мэтэфэ, так, бывало, и засыпаешь под музыку — крутятся лопасти, как веретено жужжит, и просыпаешься рано утром, скотину уже поят, слышишь — работают мои движки… Механики называют ветер — голубой уголь.

Катерина. Почему — голубой уголь?

Павел. Ну, уголь, потому что заменяет горючее для машин, а голубой — с воздуха, с неба… Я учиться хотел, собирался, парнем еще, в город ехать,

да так как-то жизнь сложилась, не пришлось. (Достает из кармана гимнастерки фотокарточки, показывает Катерине). Наш колхоз… Это наши фермы. Это клуб, правление… Сад. Видишь, какой сад был? А раньше считалось, что в нашей местности сады не могут расти… У нас был и виноградник. И в степи сажали лесополосы у дорог, чтобы защитить посевы от суховея… Это — эмтээс. Моя бригада в полном составе. Хорошие ребята! Этот, писали мне, — командир танковой роты. Этот Героя получил за Днепр. Этот погиб… А это мое семейство… В последний день снялись. Меня двадцать третьего июня взяли в армию…

Катерина(долго рассматривает карточку). Маленький — сын?

Павел. Сын. Сына мало помню, не успел к нему привыкнуть, а дочка все стоит перед глазами — как она в Сальске на вокзале прощалась со мной. Дочке двенадцать лет было.

Катерина. На тебя похожа. Плакала, слезинки на глазах… А у жены лицо суровое. Красивая… Брови нахмурила… А может, чуяло сердце муки впереди… Как ее было звать?

Павел. Наташа.

Катерина. Ты ее очень любил?

Павел. Любил… Первое время мы хорошо с нею жили. А потом профессия моя не понравилась ей. Не нравилось, что все лето в степи живу, домой грязным прихожу. Она, когда я еще комсомольцем был, хотела, чтобы я в сельсовет поступил или в кооперацию, на должность, чтоб и ей в колхозе не работать… Ну и трактористы разно жили. Иной парень прославится выработкой, глядишь — дом ему сельсовет строит новый, усадьбу большую отводит. Я ни у кого ничего не просил. Плохим был хозяином. А ей хотелось хорошую обстановку купить, цветы любила. Цветов у нас в хате полно было, на всех столах, подоконниках, мне со своими чертежами и примоститься было негде. Случалось даже — скандалили с ней из-за этого. Я ее цветы — за окно, а она мои чертежи — в печку. Ну да что теперь вспоминать это… (Прячет карточки в карман, свертывает одной рукой папиросу, достает из кармана зажигалку — зажигалка не горит.)

Катерина. Постой, у меня где-то кресало было. (Находит на припечке кресало.) Только я кресалить не умею. Это бойцы у меня забыли.

Павел. Вместе выкрешем. (Дает ей трут и кремень.) Держи так, а я буду кресать. (Крешет, трут долго не загорается.) Тоже — техника…

Катерина. Ой! (Подносит палец к губам.)

Павел. По пальцу? Больно? Вот беда тебе со мной! Прости, Катя, это я с левши, еще не научился. (Обнимает ее).

Катерина. Ничего. Прикуривай, загорелось. (Машет трутом, раздувая искру.)

Павел прикуривает.

Павел. Нелегко, Катя, забыть родные места. Сколько мы вложили труда в свою землю! У нас природа немилостивая. У нас там дуром ничто не вырастет. Посадил деревцо — поливай все лето, только тогда примется. Я на сорок первый год намечал и в степи построить водокачки. Хотел ветром поднять воду, насосами. Пустить ее на поля, в сады…