Собрание сочинений. Том 3. Песни. Поэмы. Над рекой Истермой (Записки поэта).

Боков Виктор Федорович

Троица

(Апокриф)

А дорога полна ромашек. — А куда ты идешь, монашек? Что ты делаешь у стогов? — Я молюсь и малюю богов! — Нешто боги идут по дороге? Нешто нет им иного жилья? Вон пророк-то, он прячется в тучи, Он сегодня такой сверкучий, В гневе нынче на что-то Илья! Туча надвое раскололась. Выбил

пыль из дороги град. Дрогнул на поле тонкий колос, Баба крестится: — Свят! Свят! Свят! А монашек накрылся рогожею. Не в обиде он, что промок. Он сияет и светится: — Дожили Мы до дождичка. Дай-то бог! Ловит ртом он косые дождинки, Ливень моет ему лицо. А в ладонях, как в теплой ложбинке, Образуется озерцо. А земля напилась и насытилась, Дышит каждая борозда. Стройно тянется в небо растительность, В бочагах вьет воронки вода. Вольно иноку дышится на поле, Надо двигаться, надо вставать. Вот и чибисы где-то заплакали, Стали родичей опознавать. В самый раз бы пойти за груздями, Задарма тот лесной товар. Во Владимире да и в Суздале Гриб стоит как орда татар. Ах, какой боровик под ельником! Что ты колешься так, хвоя?! Мать-земля, мы с тобою поделимся, Гриб — мне в сумку, грибница — твоя! Вот ходи себе да поискивай Возле пня замечательный груздь. А еще три березки ветвистые, Три сестрицы, так вот она Русь! Три березоньки, три белоствольные, Свод небесный над ними чист. Вот откуда оно, божество мое, Вот откуда рублевская кисть. «Я в бреду или в полном здравии?» Так отчетливо видит он То владимирское златоглавие, То нежнейшую зелень крон. Миг один, и ему откроются Звуки, краски на древний лад, Образ тихой, затрапезной «Троицы», Образ вечности: — Свят! Свят! Свят! Тихо молится он под елью, Где дымится горелая гать. Он торопится: — В келью! В келью! — Руки просятся: — Нам бы писать! Вот и поле. Знакомая нива. Каждый колос топорщит усы. — Ты куда это так торопливо?! — Окликают его с полосы. У дороженьки три березоньки, Три натруженные

жнеи. На снопы аккуратно положены Три серпа, как три острых змеи. Три кувшина платками повязаны, Это мелочь, а в ней и любовь. В самый раз караваи порезаны, Сладок хлеб после долгих трудов. Как скромна и красива их трапеза. Три кувшина, и в каждом квасок. Пуще кваса с окрошкою радует Володимерский голосок: — Ты куда это, инок, насмелился? — А иду себе да брожу. У меня каждый день — новосельице, Где присел, там жилье нахожу. Бог на помощь вам, черноглазые! — Коли так, дай-то бог и тебе В добром теле быть, в добром разуме, Крепость сердцу и свет голове! Смотрит инок на них, любуется, Вот где святость и чистота, Не беда, если в лапти обуется Чудо-скромность и красота. На почтительном расстоянии, Чтобы тружениц не оскорбить, Он воскликнул: — Над вами сияние! — Стал в нем ангел тревогу трубить. Очи застила тьма кромешная, Кружит голову зной и полынь. — Что с тобою, созданье безгрешное? — Вижу! Вижу!.. — Кого?.. — Богинь! Бабы крестятся. Страшновато. — Бес ударил в монашье ребро! — Три жнеи, как три смелых солдата, Встали рядом, серпы на бедро! — Не гляди так бесстыдно — изыди! Жги очами, да только не нас! — И по иноку огненной зыбью Шарят шестеро вспуганных глаз. — В келью! В келью! Туда, где краски, Свет лампады молитвенно чист. Есть ли что-нибудь выше страсти Той, что шепчет: — Скорее за кисть! Сердце все будто рана смертельная, Он увидел! Нашел! Нашел! А в душе синева беспредельная И безбрежный цветущий дол. А дорога пошла лугами. А трава — в самый раз косить. Кружит коршун большими кругами, Хочет крови, разбойник, попить. — Куры-дуры, скорей в подворотню, Ты, задира-петух, убегай. Нет на хищника укорота, Зазеваешься, и прощай! Ветер тихо шевелит сено Уоколицы, у села, Бьет крылом в монастырские стены И позванивает в колокола.