Собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
Она поет, танцуя. Голос и тело — одно. Она — поющее движение, танцующая песня.
Я капля? Да. Но первая из прочих. Я капля? Да. Но за собой веду волну!— Хороша! — говорит, любуясь ею, старик. — И даже самой весело. — И начинает мурлыкать песню Фатьмы.
Грустно отворачивается он от окна, подходит к стене, на которой развешаны проекты каналов, и стучит рукою по бумаге.
— Мгм, да… Странно, что всю мою жизнь вода высушила. Даже каламбур
Он стучит по планам, словно ждет их ответа, и на случайный стук его входит в комнату Анна Матвеевна.
— Звали?.. — и, не давая ему ответить: — Павел Иванович, все говорят, что вы уже в такси записались? Неуж правда-то?
— В ансамбль песни и пляски ухожу! — отвечает профессор, не оборачиваясь, и делает несколько нелепых плясовых па.
— Спятите вы когда-нибудь, Павел Иванович, — нравоучительно говорит Анна Матвеевна. — В ваши годы, Павел Иванович, нельзя быть таким безответственным. — И уходит к себе.
А он стоит у стены, печально кивая головой.
— Вот этот рисунок взял у меня семь лет… тот десять… А ведь не живопись, не Рафаэль, никто не остановится, никто не скажет — какая великая правда! Какой смелый замысел! А между прочим — в них (стучит он по проектам) и много правды, и много смелой фантазии…
И снова на его стук входит Анна Матвеевна.
— Ну, теперь чего скажете? — И, видя, что он не звал ее, возвращается на кухню.
Он идет за ней следом.
— Если бы я был Тамерланом, Анна Матвеевна, я бы оросил всю Среднюю Азию…
— Еще что скажете? — Анна Матвеевна равнодушно мешает вилкой картофель на сковородке. Павел Иванович берет пальцами ломтик картошки.
— А если бы я был Наполеоном, я бы оросил всю Африку.
— Выхваляетесь, аж слушать стыдно…
— А если бы я был Сталиным… — Он бережно берет второй ломтик, и Анна Матвеевна, пораженная его разглагольствованием, на одно мгновение замирает с вилкой в руках, но тотчас ловко выхватывает у него из рук картошку, бросает ее обратно на сковородку и говорит:
— Ай, идите вы куда-нибудь с кухни!
Осень. Вместо цветов — на перекрестках улиц горы дынь, арбузов и винограда.
Фатьма играет на гиджаке и поет:
Где, где ты, мой милый, Выйди, я жду тебя. Слышишь ли голос песни, Голос любви моей?Анна Матвеевна блаженно слушает ее пение.
— Люблю я ваши песни, — говорит она.
— Это не песня, это правда, — грустно отвечает Фатьма, продолжая:
Сойдутся ль дороги наши, Увидим ли вновь друг друга, И запоет— Это ты о ком?
— Парень у меня любимый остался — Юсуф. Красивый, хороший.
— Это ты, Фомушка, выбрось из головы. Забудь всех своих Юсуфов. Ты теперь в знатные девушки выходишь, тебе о других делах думать надо… Я твоего Юсуфа, если увижу, и на порог не пущу. Всю твою биографию он может испортить. Спой-ка лучше ту, другую, о воде. Павел Иванович — и тот ее запел. На улицах стали петь…
— Ту, другую, мой Юсуф сложил. А ты говоришь — забудь его.
Она поет у раскрытого окна, выходящего на улицу. Мимо проезжает и вдруг останавливается автомобиль.
В здание Ансамбля песни и пляски входит народная артистка СССР Халима Насырова. Ее приезд неожидан.
— Покажите мне вашу новенькую, — говорит она. — Если это та, которую я слышала, проезжая, то вы нашли отличный голос…
Анна Матвеевна быстро, что вообще ей несвойственно, пробирается сквозь круг молодежи, окружившей гостью, и чинно кланяется ей.
— Это вы… новенькая? — удивлена гостья.
Все смеются происшедшему недоразумению, и больше всех смущена сама Анна Матвеевна.
— Я, как новенькая, ей-богу! — растерянно отвечает она. — Уж я рада, рада такому случаю…
И в это время Фатьма, подойдя к гостье и обняв Анну Матвеевну, говорит:
— Это она спасла меня и привела сюда. Теперь она мать мне.
И тогда почтительно обращается Халима к Анне Матвеевне:
— Зайдите ко мне с вашей дочкой. Я хочу, чтобы из нее вышел толк. Какую прекрасную песню ты привезла с собой! Надо, чтобы ее все пели! — Халима сама запевает эту песню.
Все рады счастью девушки. И она сама больше всех.
Повзрослевшая и похорошевшая, она выглядит сейчас иной, чем в кишлаке. Ею овладел город. Она изменилась.
Счастливыми глазами, немного даже самодовольно, обводит Анна Матвеевна окружающих. В поле ее зрения попадает окно института через улицу и в окне Павел Иванович, невероятно изумленный всей этой сценой.
— И вы запели, Анна Матвеевна? — кричит он через улицу, но только она одна слышит его ироническую фразу и отворачивается надменно.
Через две ступеньки на третью вбегает Анна Матвеевна на высокий этаж и — подобно ветру — появляется в кабинете Павла Ивановича. Она разъярена. Она задыхается.
— Что же это вы, матушка! Сами в Ансамбль песни и пляски раньше меня затесались!.. — говорит ей Павел Иванович.
Теперь она покорена, пристыжена.
— Ну, ладно, пойте, пока меня дома не будет. А я поеду поохотиться!
Звонит телефон.
— Я слушаю… — говорит Павел Иванович. — На охоту собираюсь, на кабанов… За водой поохотиться? Я за ней тридцать лет охочусь, товарищ Османов, и все бес толку.
Услышав имя Османова, Анна Матвеевна всплескивает руками.
— Я и не унываю… А ружьишко все-таки возьму. За Хусаем как раз камыши подходящие есть! Жду вас! — Он кладет трубку. — Обследуем все! — иронически произносит Павел Иванович.