Собрание сочинений.Том 5. Дар земли
Шрифт:
— Я хочу подняться наверх! — сказала Надя Ахмадше.
Юрка надулся и остался внизу, а они вдвоем начали подниматься по деревянным лестницам к небу, усыпанному яркими звездами. От ощущения высоты, резкой свежести ветра, от скрипа и покачивания круто идущих лестниц замирало сердце. Голубь, вырвавшийся из-под блока на верхней площадке, испугал Надю, она споткнулась и вскрикнула, и тогда Ахмадша сильно, но бережно обнял ее. Она прижалась к нему, и несколько мгновений они стояли неподвижно, окруженные прозрачной синевой ночи и алмазным сиянием звезд.
«Что же ты сделал с нашей любовью!» — горестно
— Ахмадша Низамов работает на соседней буровой, — сказал еще один незнакомый рабочий, с удивлением оглядев красивое, но скорбное лицо девушки и запачканные землей нарядные ее туфли, надетые на босу ногу. — Вам надо пойти вон туда. Перевалите через косогор, перейдете овражек, пашню, тогда и попадете на его буровую.
Надя спрыгнула с помоста и пошла по безлюдным полям, с трудом, точно во сне, переступая исцарапанными ногами. Собиралась гроза, тяжелые тучи, извергая громы и молнии, клубясь, надвигались на буровые вышки. Ударил дождь, крупный, но редкий, и перестал. Ветер промчался, колебля щетину стерни, раскачивая волны спелых хлебов, пробежал и тоже затих. Только в небе все продолжалась передвижка тучевых громад, сопровождаемая блеском сухо потрескивавших молний и оглушительными раскатами грома.
Надя прибавила шагу. Мысль о скорой встрече бросала ее то в жар, то в холод. Встретятся они, и все окажется пустяками. Мало ли что мог подумать отец! Мало ли что могло померещиться самому Ахмадше. Кто-нибудь наболтал, как тогда девчата из разведки, увидевшие ее вместе с Юрием, и в Ахмадше проснулась ревность, а сейчас он мучается, проклиная себя за отправленное письмо. Нет, за любовь надо бороться, отбрасывая ложную гордость и оскорбленное самолюбие, чтобы потом не пожалеть. Человек сам творец своего счастья. Могут быть глупости, ошибки, страдания, только подлости не должно быть.
И все обернулось по-иному…
К Наде точно вернулось недавнее прошлое, ее первые комсомольские годы, когда она чувствовала себя полновластной хозяйкой жизни. Все теперь принадлежало ей: и темнеющие на дальних увалах леса, и камские горы, и тучи, похожие на дым горящей нефти, черные, грозные, с сизыми разодранными краями, с синими отвесами падающих дождей. Уже хлещет ливень на западе и на востоке, в верховьях Камы, и с южной стороны, куда бегут дороги в Светлогорск. И вся эта круговая атака с бешеной скоростью, с оглушительным грохотом движется к вершине холма, к которой спешит Надя. Вот-вот столкнутся над этим пятачком земли громады дожденосных туч и обрушат море воды. Они уже сближаются краями, уже перекидывают огненные мосты через воздушные пропасти, заполненные клубящейся синей мглой. Еще никогда не видела Надя такой грозы.
Ветер надувает парусом плащ, стаскивает клетчатый капюшон, треплет крутые завитки волос. Дождь сечет ее тугими струями, но она идет вольно, стряхнув с себя недавний ужас утраты, почти счастливая встречей с разгулявшейся стихией и своим бесстрашием перед нею.
Гребень холма ощетинен бурно колыхающейся не скошенной еще пшеницей, а далеко впереди, за черным морем пахоты буровая Ахмадши.
Медлить нельзя, увязнешь в размокшем черноземе, обойти — далеко, и девушка бросается с высотки на черные волны пахоты; она точно плывет по ним под надутым, как парус, плащом,
Буровая все ближе, и вот она перед Надей.
Сразу спадает душевный подъем. Как встретит ее Ахмадша? Что скажет она ему? Как отнесется к ее внезапному появлению Ярулла Низамов, если он здесь? С минуту девушка стоит в раздумье, придерживая обеими руками полы плаща, и с мужеством обреченной поднимается на помост.
Буровые трубы стоят на «подсвечнике», а турбобур, омываемый дождем, качается над ротором, словно удавленник. Надя идет по скользким доскам помоста, но незнакомый мастер, следящий за манометром, делает протестующее движение рукой: он запрещает ей войти в открытое по-летнему помещение вышки. Этот жест неожиданно пугает ее, она останавливается.
Рабочие в промасленной мокрой одежде работают изо всех сил, не обращая внимания на опасную на вышке грозу: нефтяной пласт наполовину вскрыт, необходимо немедленно продолжать бурение, а турбобур и в самом деле удавленник: его забило разрушенной породой, и ему делают «искусственное дыхание» под высоким давлением. Продувка не действует: на ста пятидесяти атмосферах он «удавился» окончательно и теперь уже не раздышится.
Дождь ударил со всей силой, он хлещет будто из ведра, а Надя все стоит, не в силах двинуться с места. Рабочие, отчаявшись, сняли турбобур с талевого блока и поволокли его тяжкий труп, подсунув тележку в изножье, подталкивая ломами, оскользаясь на досках помоста, покрытых вязкой глиной, которую не могут смыть даже потоки дождевой воды.
Следом за мастером выходит из вышки Равиль Низамов.
Его вызвали в бригаду Ахмадши из-за той самой электростанции, которая часто капризничала и которую только дизелист Федя «умел гладить по головушке». На этот раз она закапризничала всерьез, и Равиль провел на буровой брата половину смены. А тут еще трагедия с турбобуром…
Надя сразу узнала Низамова.
Но он разглядывает на своей ладони породу, извлеченную из турбобура, и не смотрит на странную гостью. Почему? Неужели боится заговорить с нею?
— Здравствуйте! — голос ее еле слышен в шуме дождя.
Равиль смущенно улыбается.
— Здравствуйте, Надежда Дмитриевна.
— Где Ахмадша?
Равиль опускает глаза. Ему трудно смотреть в лицо подружки детства, которая, забыв о гордости, а может быть, именно из гордости пришла узнать, по какому праву с нею обошлись так жестоко. Ответить на ее простой вопрос еще труднее, и Равиль молчит. Он видит только исцарапанные ноги Нади, ее туфли, облепленные черноземной грязью, да край намокшего платья и плащ, с которого стекают струи дождя. Значит, пешком шла с Камы, не разбирая дороги.
«Неужели братишка переступил границы при встречах с этой славной девушкой? В каком надо быть отчаянии, чтобы прибежать сюда в такую погоду!»
Острая жалость заставляет Равиля поднять голову. Но строго сдвинутые брови и прямой взгляд Нади говорит о человеческом достоинстве, о сознании своего права требовать ответа, о смелости большой любви. Жалость ей не нужна. Теряясь, Равиль предлагает:
— Пойдемте в будку, там поговорим.
— Я никуда не пойду. Я так промокла, что мне все равно. Где Ахмадша?