Собрание сочинений.Том 5. Дар земли
Шрифт:
Перед отъездом в Светлогорск, откуда шло шоссе на Акташ, он снова попытался говорить с отцом, потом написал на листке из школьной тетради:
«Моя дорогая! Прости, что я не пришел сегодня и еще некоторое время не смогу прийти. Сейчас сказать желанное „да“ мы не можем: я должен убедить отца в том, что мы с тобой созданы друг для друга. В конце концов он поймет! Он хороший. А я никогда не примирюсь с тем, что нам не суждено быть вместе, не допускаю мысли об этом. Только не изменяй ничего, подожди. Ведь для себя „да“ мы давно сказали. Верь мне: все у нас будет хорошо. Я люблю тебя, но люблю и родителей.
Раннее утро. Нагорное плато, прорезанное глубокими лесистыми оврагами. Повсюду стога сена; стада коров на зеленой отаве двигаются вдали, как букашки.
— В Акташе вся деревенская контрреволюция сидела, — сказал Ярулла, показывая на раскинувшееся в долине большое село с далеко видным минаретом деревянной мечети. — Слишком рано еще, чтобы нагрянуть в гости. Останови машину! Гляди, тут неплохо жили, не то что в нашем Урмане: наделы по шесть десятин на душу, места красивые. Когда в Мензелинске началось восстание против продразверстки и стали убивать коммунистов, здесь контра сразу вскинулась. Но ее скрутили быстро. Вот тогда-то и ушла от богача Баттала Саидова младшая его жена Хакима вместе с дочерью Альфией. Почему ушла, никому неизвестно, но вернулась она сюда, в Акташ, к отцу, простому шорнику, Усману Усманову, и не посмел Баттал требовать ее обратно. Усмановы — они из татар-нагайбаков, высланных на Урал при Иване Грозном. Несколько семей перебрались потом сюда и на всю Татарию прославились как мастера шорного дела. Богатства никто из них не нажил, потому что были они настоящие умельцы-художники, а при такой работе не разбогатеешь.
Усман-абый правильный человек. Поэтому он и Хакиму с ребенком без укоров принял, когда она ушла от Баттала Саидова, и не дал сестрам и своим женам заклевать их. Выросла Альфия у деда-шорника, замуж вышла, но мужа ее, Юсуфа, моего побратима, убили на фронте. Теперь она тоже у старого Усмана живет вместе с дочкой Энже.
Ярулла рассказывал с увлечением, но, судя по тому, как беспокойно двигались его тяжелые, натруженные руки, как нервно подергивались набрякшие от бессонницы веки — он ночью глаз не сомкнул, — видно было сразу, что тревога на его душе все нарастала.
— А откуда вы Усмана-абыя знаете? — вежливо, но равнодушно осведомился Ахмадша, угнетенный разлукой с Надей и тоже измученный бессонной ночью за рулем.
— Встречал в Казани…
Нежно курились в ущельях белые туманы, уже розоватые на горах. Вот-вот выкатится проснувшееся солнце, и тогда можно будет направиться ко двору Усмановых. Но прежде надо объяснить, что никакого пожара не было у вдовы Юсуфа, что просто понадобилось Ярулле повидаться со старым Усмановым и кое с кем познакомить сына…
Ахмадша слушал отцовские рассказы в пол-уха. Какое ему дело до чужих родословных и семейных преданий!
— Усманов восьмой десяток давно разменял, но все еще работает. Шорное дело, конечно, бросил: нет теперь смысла вколачивать свою жизнь в конскую сбрую. Председателем колхоза Усманов, а Энже, правнучка его, на колхозной ферме зоотехником.
Последнее сообщение опять прошло мимо ушей Ахмадши: все Надя ему представлялась, как ждала его, как смотрела на Каму, на береговую дорожку. Вот получит письмо… не поймет, конечно, рассердится, заплачет.
«Милая! — думал он в отчаянной тоске и жгучем раскаянии. — Это не я, а какой-то сумасшедший отправил тебе эту записку! Можно
Почему он согласился на поездку? Отец сам бросил работу и его сорвал и погнал в далекое село Актант. Разве ему не дали бы шофера, чтобы навестить человека, у которого что-то стряслось? И все говорит, говорит… но слова его не задевают Ахмадшу. Недоступен сейчас Ахмадша: только он и Надя, Надя и он.
Солнце победно поднималось, заливая золотистым светом нагорье и долину, где избы за высокими заборами тонули в зелени. «Победа» снова запылила по ухабистому проселку среди сжатого поля.
— Посмотри-ка! — сказал Ярулла.
В стерне у самой дороги неподвижно, словно камень, лежал заяц, сжавшись комочком, заложив за спину каемчатые уши и выпучив ярко-черные глаза. Другой прыгал вокруг, поднимался на дыбки, стоял столбиком, потирал передними лапами мордочку, будто умывался, и снова прыгал, потешно выгибая спину.
Ахмадша мельком взглянул на зверьков, потом отчужденно на отца. В редкие свободные минуты Ярулла, бывало, любил поиграть с детьми; вот и сейчас, забыв о тяжкой ране, нанесенной сыну, смотрит на зайцев и забавляется, как малое дитя.
Боясь нагрубить ему, Ахмадша остановил машину и громко стукнул дверкой.
— Вот чудаки! — раздраженно сказал он.
Но зайцы и после того не задали стрекача. Тот, что прятался, осторожно стал красться по стерне, тихонько подскакивая и прижимая уши, а веселый все шалил: поднимался на задние лапы, стриг ушами, смешно оглядывался.
— Рано мы приехали! Выключи мотор! Подождем еще немножко.
— А где тут был пожар?
— Посмотрим… Может, напутали в телеграмме. Стоит себе Акташ, как сто лет назад стоял, — с несвойственной ему тупостью сказал Ярулла и закашлялся: нескладно выдуманная ложь застревала у него в горле. Потом он снова заговорил беспокойно, торопливо: — Я тебе еще расскажу о Баттале Саидове… Пастухом он был в молодости, потом ограбил русского купца и уехал в Сибирь, будто на золото, а сам два года служил приказчиком. После вернулся и занялся хлебной торговлей. В голодные годы ссуду давал крестьянам без процентов, но с условием: «Хлеб будешь продавать только мне». И развернулся: миллионером стал, собственные караваны по Каме и Волге пустил. Тогда он и женился на Хакиме, дочери Усманова. Ты слушай! — сердито крикнул Ярулла, заметив безучастность Ахмадши. — Я тебе не зря рассказываю. Пришла революция, и Саидов сказал: «Я бедный пастух был, а что нажил — отдаю советской власти». И отдал то, что все равно национализировали бы: мельницы, дома, элеватор. Потом пришли к нему из ГПУ: «Арестуем тебя». — «Пожалуйста, говорит. Да не за что, хоть сегодня опять пойду в пастухи». Не тронули. А ночью он переехал Каму, нанял тройку и укатил в Крым, а оттуда — в Турцию.
— Какое мне дело до Баттала Саидова?
— Большое дело!.. Я тебя сюда не зря привез. — Ярулла взглянул в лицо сына, заострившееся, окаменевшее, и умолк; не слушал его Ахмадша, все разговоры впустую.
— Я тебя не зря сюда привез, — снова повторил отец, когда машина, проскочив через ворота, катила мимо древнего кладбища, густо заросшего деревьями и высокой травой.
Добротные постройки животноводческой фермы, раскинутые на косогоре, привлекли его внимание. И он, повеселев, вспыхнул пятнами темного румянца.