Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
У судьбы прошу я неустанно Сладостного дара одного, Чтобы полюбилась Дагестану Эта песня сына моего!
*
Так пела мама, на камнях гадая, И множество таких же матерей Молили, чтоб в родимом нашем крае Жилось их детям легче и светлей.
Чтоб молния не поджигала крова, Чтоб множились стада и табуны. Чтоб дети были сыты и здоровы. И, главное, чтоб не было войны!
А там, вдали, на западной границе Готовятся войска не на парад. Там блещут
2
Растут сыны. Их у тебя четыре. Ты охраняешь мирный наш очаг, Не зная, что в чужом, далеком мире Взят на прицел давно наш каждый шаг.
О мама! Камушки спроси скорей ты, Как дом родной, как сыновей сберечь? Там, в Мюнхене, взбесившийся ефрейтор, Скрипя зубами, изрыгает речь…
Я первоклассник… Клятвой пионерской Народу в верности поклялся я. А там – в Берлине – вой и гогот мерзкий, Там брызжет ядом свастика-змея.
Пишу стихи… И больно, и отрадно Огонь поэзии открылся мне… А там костры уже пылают чадно И книги Гейне корчатся в огне.
Я полюбил впервые… Я вознесся В мечтах своих превыше наших гор. А там, в железном плане «Барбаросса», Любви и жизни пишут приговор…
О мама, мама! Ты сынов растила. Мечтала ты о радости в дому, Не думая, что ранняя могила Готовится уже не одному…
Сын Магомед. Он педагог. Он учит В Буйнакском педучилище ребят… Какую враг ему готовит участь. Того не знает он – мой старший брат.
Что враг шипит: «Нам не преграда – горы! Дадут приказ – мы их взорвем, сотрем! «Родной язык!..» Мы с вами горцы, скоро Поговорим на языке своем!..»
Сын Ахильчи… Он будущий географ. Над картою склонился Ахильчи. Не слышит брат мой шорохов недобрых, Угроз, уже таящихся в ночи.
Не думает, что где-то спозаранок Терзают карту, мир перекроив. Кружком кровавым обведен Майданек. Освенцим назревает, как нарыв…
Пока еще все тихо в нашем крае, И горе словно далеко от нас. Здесь пашут, строят, землю украшая, Растят сады… Но фюрер дал приказ…
Но фюрер дал приказ. И на рассвете Обрушился с небес ревущий град. Дома взлетают… Матери кричат… И погибают маленькие дети.
И завертелся мир, и полетел Вниз, под откос поломанной арбою… О мама, мама!.. Что стряслось с тобою? В полях растут стога кровавых тел.
…Растут, растут стога кровавых тел. Все множатся они за лихолетье. И будет ли тоске твоей предел? Черным-черны, беззвездны ночи эти, Что – ночи?! Дни и те черным-черны, И летом мерзнешь, словно бы зимою… Все реже вести от живых с войны. Все больше писем с траурной каймою…
И если почтальон стучится в дверь, Мать открывает дверь, чуть-чуть помешкав: Не верит мама камушкам теперь – Их обещанья были злой насмешкой.
Ты различаешь белый свет едва, В усталом сердце отдаются взрывы, Но поднята высоко голова. И это знак, что сердце мамы живо И защищать
Вот песня этих дней:
Вы, оставившие дом, Вы – птенцы, вы – сыновья. Через грохот, через гром Песня к вам летит моя.
Если в поле вспыхнет свет, Обернитесь на закат: Это мама шлет привет, К вам мечты мои спешат.
Вам легко, и мне легко. С вами я – сто раз на дню. И сыночка своего Я от пули заслоню.
…Но раненые падают птенцы. Но падают в сражениях бойцы. Приходит похоронка в чей-то дом… И наша мама так поет о том:
«Что двое дерутся, я часто видала. Случается им тесновато меж скал. Но как же все люди взялись за кинжал?.. Неужто Земли человечеству мало?!
Кончались все драки по первому знаку: Я брошу платок – пресекается драка. Неужто покончить с войной не могли, Сорвав свои шали, все мамы Земли?!»
Вздыхает мама, причитает, просит, Но дымом горизонт заволокло. Беда все ближе… Холодает. Осень. И помню я, как горе к нам пришло.
Как нас оно настигло, наше горе. О мама! До тебя дошел черед: Под Севастополем упал он в море – Пылающий, как факел, самолет.
Что думал экипаж в тот миг, не знаю! Заскрежетали волны, как мечи. И птица рукотворная, стальная Пошла на дно… А с нею Ахильчи.
Об этом, плача, рассказали маме. Но мама не поверила словам: – Не умер он!.. Над мертвым ставят камень! Наш Ахильчи еще вернется к нам!
Меня, себя не мучайте напрасно! Я верю, рассекая толщу вод, Он выплывет… Ведь он пловец прекрасный! Наш Ахильчи не умер… Он придет!..
Но горе в двери постучало снова – Беда одна не ходит, говорят, Пришло известие из Балашова: Там раненый лежит мой старший брат.
И мы с отцом в дорогу поспешили. Но поездов быстрей бежит беда. И мы прочли на братниной могиле: «Здесь – Магомед Гамзатов из Цада»…
Мы возвратились… Мама онемела. Качнулась. Губы стиснула в тоске. И крупная слезинка искрой белой Блеснула на морщинистой щеке.
Но мама тотчас поднялась проворно. Сказал ей кто-то: – Черное надень!.. – Нет, нет! Я не надену шали черной. Работать буду в скорбный этот день!.. И, стисну зубы, подавив страданья, Весь день трудилась ты до темноты… Так о горянках гордое преданье Своим примером подтвердила ты.
А много позже, разведя очаг запела тихо, гневен был напев:
«Слез моих ты жаждал, враг! Но тебя спалит мой гнев! С неба шлешь огонь, злодей. Смерть полям и селам шлешь, Но от мести сыновей, Душегуб, ты не уйдешь!»
Терпения и кротости царица, Кто силу гнева робкой лани дал? Нежнейших в мире песен мастерица, Откуда в голосе твоем металл?
…Подумать! Грамоте не обучали Горянок старых – наших матерей, Но в дни народной скорби и печали Они предстали мудрецов мудрей.
О матери! Красавицы ущелий! Достойно лик ваш не запечатлен, Ни Рафаэли и ни Боттичелли Не возвели горянок в сан мадонн.