Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
Хоть ваши очи – два потока света И благороден смуглых щек овал. Нигде в музеях вашего портрета Я не встречал… А где я не бывал!
Вам служат рамой горы снеговые. Ваш колорит – рассвета колдовство. О Моны Лизы наши, о Марии, Вы ждете Леонардо своего!
Что знает мир большой о нашей маме, Хоть скромных подвигов ее не счесть? Какой художник красками, словами Ее опишет и воздаст ей честь?
Часть третья
КОЛОКОЛА ЗВОНЯТ О МАТЕРЯХ
«Сердце мое словно гора
1
Мама! На душе – тяжелый гнет, Жжет меня раскаянье и давит. С каждым часом боль моя растет – Никогда, наверно, не оставит.
Мама! В ночь мучительную ту Я, твой сын, с тобою не был рядом. Тщетно ты меня искала взглядом, Уходя во тьму и немоту.
Облегчить твоих не смог я мук, Долг последний свой не отдал маме И не смыл горячими слезами Стужи я с твоих усталых рук.
И не я в февральскую метель Провожал тебя в твой путь прощальный: Был тогда я на чужбине дальней, От тебя за тридевять земель.
Уезжал, а ты сказала мне: – Что ж, лети!.. Но к отчему порогу Воротись, постранствовав немного… В жизни, сын, почти как на войне:
Так же бьют они жестоко – пули, И всех раньше – старых матерей… Что ж, лети!.. Но прилетай скорей! Помни, я скучаю о Расуле.
…На душе моей – жестокий гнет. Сердце словно иглы искололи. Ночь от ночи боль моя растет… Ох, не дай вам бог подобной боли!
2
Вот так все это и случилось, мама. Нет, оправдаться я и не берусь! Февраль. Я – в Хиросиме, Фудзияма Сверканьем льда похожа на Эльбрус.
Я – в городе, где на печальном сборе Все горе мира ныне собралось, Я – в Хиросиме, в эпицентре горя. Тут смертью все пропитано насквозь.
Как все, и я знавал страданье тоже: Оплакал братьев, хоронил отца. Но боль ослабнет раньше или позже, Лишь боли Хиросимы нет конца.
Тут воздух самый скорбный на планете, Тут потускнел от пепла солнца диск… О девочка! О скорбный обелиск, Тебя журавлик не спасет от смерти…
Хотя б он в небо поднялся, летя, Страдания твои – неисцелимы. Японочка, несчастное дитя Мишени всех несчастий – Хиросимы!..
Сюда, на мировое пепелище, И мы цветы с Кавказа привезли. В холме, который вырос на кладбище, И дагестанской горстка есть земли.
Война людей косила без пощады, На здешнем пепле – тысячи камней. Но обожженный камень Сталинграда К нему приник всех ближе, всех тесней.
Толпа безмолвна. А над ней, взлетая, Так неуместно праздничны, пестры Лиловой, белой, красно-синей стаей Качаются воздушные шары.
– Что это значит? – я спросил несмело. – Эмблема смерти, – раздалось в ответ. – Шары цветные – жертвы прошлых лет, А знак недавней смерти – шарик белый…
В любой душе – своих страданий
О Хиросима! Памятник зловещий! Сто тысяч жизней оборвал вдруг взрыв, И люди стали тенями… Но вещи Живут, в обломках ужас закрепив.
Останки обгорелого рояля Как будто шепчут: «Песня умерла». Часы в тот миг остановились, встали: Прервалось Время под ударом Зла.
…Средь поля – колокол огромный. Он Оповещает речью колокольной О каждой смерти. Грозный, мерный звон Сложился в песню у меня невольно:
Песня о колоколе
Из меди густой, Из свинца он отлит. Покрыт серебром И над миром гудит.
Гудит его медь, Звенит его медь, Когда возвещает Он чью-нибудь смерть.
Но голос печали С величьем Добра Связует сияющий Блеск серебра.
Он мрак разрывает, Как взрыв, на куски, Велит нам, оставшимся, Жить по-людски.
Чтоб прочь откололось Все злое как есть, Он славит, тот голос, И смелость, и честь.
Тот колокол правде Сулит торжество, И все колокольчики – Дети его…
Один из них – вестник Находок и бед. Товарищ, ровесник – Повел меня вслед.
Я помню веселый, Заливистый звон. В аульскую школу Позвал меня он.
И новые страны, И край мой родной, Моря, океаны Явил предо мной.
Зовет он куда-то, Как встарь, и теперь – Успехов глашатай, Свидетель потерь.
И с ним, как бывало, Сливаясь душой, Я – колокол малый – Бью нынче в большой.
В тот самый, что здесь, В Хиросиме, стоит – Из горя людского И гнева отлит…
Разносится далеко мерный звон, У всех живущих память пробуждая. И я в тот страшный день перенесен, Когда явилась миру воля зля…
Я вижу, вижу как по небу мчится Неотвратимая «Энола Гей»… Какой безумец смертоносной птице Дал имя матери своей?!
Летит она, проклятая «Энола»… Часов еще не оборвался ход. Щебечут дети, собираясь в школу, Никто еще не знает, что их ждет…
Когда б вмешаться в это нам бы, мне бы!.. Но нет! И стонет колокола медь, И тщетно журавля пускает в небо Японочка, пред тем как умереть!..
Гремит о стенки колокола молот, Как будто медь пытаясь расколоть… И душу жуткий сковывает холод. Я вижу: тени обретают плоть.
Они летят толпой неисчислимой. Как туча в бурю, этот сонм летит. И здесь не только жертвы Хиросимы – Все, все, кто был казнен, кто был убит.
Я вижу, как шатаются надгробья В полях Европы, в Азии моей. Встают все те, кто был расстрелян в злобе, Кто был затравлен псами палачей.
Кто в пепел превращен был иноземцем, Бездумно выполняющим приказ. Сквозь проволоку на меня Освенцим Глядит всей мукою голодных глаз.
И ветер воет, над землей колыша Повешенных. Он снегом их замел… О Белоруссия… Я снова слышу Колокола твоих сожженных сел!