Собрать Русь ! (Не в силе Бог, а в правде)
Шрифт:
Голос Ивана дрогнул и лицо побледнело.
– В монастырь иду, царевич...
Ивану стало стыдно за свое подозрение. Он опустился на колени и поцеловал край летника Насти.
– Прости меня, голубка, прости... Святая ты, чистая... Да, да, иди от мирского соблазна, от греховных людей. Не тебе, голубице, жить среди них!.. Иди! Молись! Завтра и я уеду далече... далече... И никогда не увижу я больше твоих чудных очей, не увижу усмешки на твоих устах... Молись, голубка, чтобы скорей Бог по душу мою послал... Ой, горько, как горько!
Царевич
Настя склонилась к нему, обняла его и припала на его груди. Она тоже плакала, но теми тихими, сердце надрывающими слезами, которые не облегчают наболевшую душу, не успокаивают, а еще сильнее, еще мучительнее растравляют зияющую рану.
В сумраке надвигающейся ночи царевич и Настя сидели обнявшись как брат и сестра. Любовная страсть сменилась тихим умилением, и они разговаривали о светлых днях далекого прошлого, о будущем, отнять которое никто не в силах...
Воля царя-отца могла запретить сыну взять в жены избранницу сердца, но мечтать о загробной жизни и, веруя в будущее, говорить о счастье единения там, в заоблачных селениях, - кто мог отнять у них эти блаженные надежды!
Все, что почерпнула Настя из священных книг и чем обогатил ее ум странник Афоня, все, что помогло ей осилить личное горе и смотреть на него, как на испытание, посланное свыше, - все передавала теперь кроткая девушка своему милому.
Ее поступок был так идеально чист, что, вероятно, строгая настоятельница монастыря, мать Евгения, простила бы будущую послушницу, но из комнаты Софии, где находился Иван III, была видна "парочка, нежно обнявшаяся и сладостно воркующая".
София уговаривала супруга простить влюбленных и не гневаться на них, но эти слова еще более раздражали Ивана Васильевича.
Он не хотел срамить сына перед боярами и пошел в сад один, тяжело опираясь на посох.
Но Ряполовский и Патрикеев следили за государем. Они не знали о свидании Ивана с Настей, но чутьем угадывали нечто недоброе.
Увидав, что Иван вышел из сеней и направился к лугу, впотьмах, без спутников, они поняли, что "гречанка" перехитрила их в чем-то. Но в чем именно? Что случилось?
Желая врасплох застать парочку, Иван пошел в обход, через рощу, и, соблюдая осторожность, медленно продвигался вперед.
В это мгновение Артемий, издали увидев Ивана, догадался, в чем дело.
Он бросился к сеням и столкнулся с Патрикеевым.
– Беда, князь, - быстро сказал он.
– Царь узнал... накроет царевича... Беда!
Патрикеев имел основание не доверять Артемию, стороннику враждебной партии, но его подкупил честный, встревоженный голос Львова.
– В чем "накроет"? Непригодное слово сказал ты! Смотри, как бы в ответе не быть!..
– насмешливо заметил он.
– Потом суди, а теперь выручай лучше!
И Артемий наскоро объяснил в чем дело.
– Ну спасибо, князь! Добро за мною еще не пропадало!
– отвечал Патрикеев и скрылся в сенях.
Львов
Он поступил по сердцу, по душе, а теперь ему пришло в голову, что, может быть, услуживая врагам, он сделал вред своим...
"Может, я ошибся и не туда совсем направился государь, а я выдал и Настю, и Зину, и царевича?.. Эх, не гожусь я, видно, для московской жизни... У нас, в Дмитрове, все проще было... Как говорит тебе душа, так и делай, а тут... хитро все..." - думал Артемий.
Между тем Иван уже приближался к опушке рощи. Он ясно слышал голос сына и другой голос, нежный, как свирель. Еще мгновение, и звук поцелуя донесся до него.
Иван Васильевич прибавил шагу.
Дерзкое непослушание сына возмущало его до глубины души, и он намеревался грозно наказать Ивана. А бесстыдной девчонке, срамившей имя отца, о, он знает, что с нею сделать... Будут понимать, что нельзя так поступать!..
До того камня, где сидели влюбленные, оставалось несколько шагов, но благодаря деревьям Ивана не было видно.
Что-то мелькнуло перед глазами Ивана... Еще и еще раз мелькнуло. Раздался не то стон, не то рыданье, и опять стало тихо, опять нежный шепот и звуки поцелуев.
– Так-то, сынок любезный, отцу повинуешься!
– грозно заговорил Иван Васильевич, раздвигая ветки и появляясь перед испуганной парочкой. Покажись-ка, молодец! Покажись, красавица!
Влюбленные стояли ни мертвы ни живы.
Царевич опустил голову и молча ожидал заслуженной кары. Его собеседница куталась в платок и вся дрожала от страха.
– Не смеешь ты головы закрывать, срамница!
– гневно крикнул Иван. Простоволосой будешь ходить! Как холопке, косу отрежу... Срамница блудливая!
Иван резко сдернул платок с лица трепещущей женщины и остолбенел.
Перед ним была жена Ивана Молодого.
Глава XII
ГРОЗОВЫЕ ТУЧИ
Слабое здоровье царевича не вынесло мучительных нравственных потрясений, последовавших за этой сценой.
Прощание с Настей, ее нежные речи и горячие слезы; чувство отчаяния, с особенной силой охватившее его при мысли, что никогда более он не увидит любимую девушку; появление жены, оттолкнувшей Настю и ставшей на ее место; наконец, приход отца и его гневные, укоряющие слова - все это потрясло молодого царевича.
В ту же ночь Иван захворал и, лежа на кровати, бредил, метался, грозил кому-то, а потом, обливаясь слезами, умолял не губить ее, пощадить, пожалеть.
Елена не отходила от постели мужа.
Предупрежденная Патрикеевым о грозящей Ивану опасности, молодая женщина подавила в себе и ревность, и досаду.
Она бросилась на лужок, где находились царевич и Настя, оттолкнула испуганную девушку и заняла ее место.
Когда Иван убедился в своей ошибке, он круто повернулся и направился ко дворцу. Проходя мимо ближайшего куста, он увидел распростертое и безжизненное тело девушки. Настя лежала без чувств.