Собрать Русь ! (Не в силе Бог, а в правде)
Шрифт:
Иван Васильевич сделал вид, что не замечает несчастной. Его гнев был подавлен мужественным поступком Елены, и он душевно сожалел о невестке.
На половине Софии Фоминишны, где трепетно ожидали окончания драматического эпизода, старуха Ида и Марфа прильнули к окну, стараясь разглядеть, что делается там, на опушке рощи...
София переживала мучительные мгновения.
Но враг был силен и могуч. Так или иначе, но его нужно было свалить, а кто решится бросить укор матери, всеми помыслами стремившейся к счастью
Настю подняли в саду без чувств, Елена приказала перенести ее в одну из дальних клетей и поручила наблюдение Стовиной, своей приближенной и любимице. В душе Елены вслед за порывом доброты появилось ощущение мучительной злобы, и она не без наслаждения думала о той минуте, когда возвратится отец несчастной девушки и оскорбленная жена потребует грозного наказания злой разлучнице.
Точно угадывая, какие мысли занимают Елену, Иван Молодой невыразимо страдал. Ему хотелось оградить Настю от всяких неприятностей, а между тем, прикованный к одру, он не мог подняться, не мог заступиться за девушку, принять свои меры.
Царевичу страстно хотелось знать, что сталось с Настей после той минуты, когда Елена очутилась на опушке рощи, а Настя упала без чувств за ближайшим кустом.
Но спрашивать о ней царевич не решался, да и кому мог бы он задать подобный вопрос?
Елена выказывала по отношению к мужу исключительную нежность и заботливость, прислужники стремились предупреждать всякое желание больного, но бояре, узнав, что царь Иван Васильевич негодует на сына, боялись прогневить его, выражая к опальному царевичу сердечное участие.
Даже Ряполовский и Патрикеев будто изменились и уже не льстили Елене и Ивану так щедро, как прежде. Общий баловень, отрок Дмитрий, уже не призывался в комнаты Ивана III, и о нем почти забывали.
В качестве слабого больного, царевич Иван не мог так четко сознавать свою опалу, но для завистливой и гордой Елены каждая мелочь являлась ударом ножа.
"Прежде они не смели так поступать с нами!
– думала она.
– А теперь нарочно стараются унизить и досадить. О, только бы поправился Иван... Я скажу ему тогда, по чьей милости попался он... Знаю я, чьи это штуки!"
И в первый раз, как только удалось Елене остаться наедине с Софией Фоминишной, она воспользовалась удобным случаем.
София зашла проведать Ивана, но царевич почивал, и государыня осталась в комнате Елены. Она преодолела свои чувства и даже приласкала внука.
Елена со злобою следила за каждым движением Софии. Она радовалась, что ребенок, точно угадывая врага в государыне, смотрел исподлобья, не отвечал на ее вопросы и жался к матери, шепча ей что-то.
– Что он говорит тебе, Елена?
– с принужденной усмешкой спросила София.
– Не смею сказать, государыня!
– вызывающим тоном отвечала она.
– Давно ли стала такою робкою?
– Еще некогда
София вспыхнула. Она поняла намек.
– Жена царевича ни перед кем головы не клонит! Конечно, по чести и по правде живши.
– И другие не по правде живут, а только слова никто молвить не смеет. Ты вот спрашивала, государыня, об чем Митя шепчет. А он сказал: "Я боюсь ее!" Тебя все боятся, государыня!
Смелая речь Елены не понравилась Софии.
– Погоди, поправится Иван, я попеняю ему, что тебе много воли дает. Молода ты еще. Старших почитать должна.
– Если старший, да враг, тоже почитать прикажешь?
– Полно, Елена... Не гневи Бога! Ты за Ряполовским да за Патрикеевым, как за каменной горою. Тебя бояться приходится.
– А кто царевича погубил? Кто? Не ведаешь, государыня? Кто шепнул государю, чтобы в рощу пошел?.. Кто под гнев отца сына подвел?
– Ты забываешь, Елена, с кем говоришь!
– величаво прервала ее София.
– Опомнись!
Но в жилах Елены тоже текла южная кровь. Она не могла долее сдерживаться и дрожащим от гнева голосом высказывала обвинения против мачехи своего мужа. Отчаяние и страх потерять супруга придавали ей небывалое мужество, и София Фоминишна с удивлением смотрела на молодую женщину.
До сих пор Елена тайком злобствовала против сильной соперницы, а теперь высказывалась с беспощадной откровенностью. Государыня не перебивала ее. Знать планы врага, проникнуть в его замыслы являлось крайне важным.
– Ты, София Фоминишна, подвела царевича под гнев царя-отца, только не радуйся... Только бы встать с одра Ивану Ивановичу, и не будешь ты величаться по-прежнему. Скажет Иван царю все, сведал теперь и подсылы твои и хитрости. Заговорит у царя жалость к сыну. Бояре как один человек встанут за правое дело. Не доведется тебе, государыня, на сынка своего радоваться. Как ты от моего Мити отвратила сердце царское, так и тебе придется горя хлебнуть...
– Не ты ли нальешь мне?
– Кто ни нальет, а пить тебе придется.
– Смотри, Елена, не на свою ли голову каркаешь?
– Не боюсь я тебя! Делай что хочешь!
– вне себя крикнула молодая царевна, прижимая к своей груди испуганного сына.
– Ты и так отняла у меня все, все. Ты тешилась моей тоскою по Ивану, и твои соглядатаи помогали Насте-разлучнице. Из-за тебя Иван лежит при смерти. А ты не позволяешь отцу взглянуть на сына... Даже этот малютка, сыночек мой бедный, и тот помешал тебе. Наговорила ты на него деду, сказала, что он в мой род пошел, и охладел Иван Васильевич к своему внуку единственному. Не холит, не ласкает, как прежде. Все-то ты, все для своего птенца захватить ладишься, а не думаешь о смертном часе... Может, и веку-то ему Бог не даст!