События глазами очевидцев
Шрифт:
Стоя перед окном площадки, Василий прорабатывал различные варианты дальнейших действий, ведь он уже был, по-видимому, недалеко от “Белого”. Но мысли его прервались неожиданным скрежетом дверей и топотом сапог. Глядя в проем лестничных маршей, он наблюдал, как площадка первого этажа наполняется солдатами.
Это была не милиция, но и не общие войска, так как были они не в общевойсковых, а в закрытых касках, бронежилетах и камуфляже, отличающемся от общевойскового. Автоматы у них были не те “поливалки” ближнего боя, что были у добровольцев из Белого дома, а настоящие армейские: с длинными стволами,
– Им бы такое оружие, хотя бы стволов сто, пару противотанковых ружей, пару противовоздушных - и никакая сила не сломит волю народа отстоять справедливость.
Но по мере того, как площадка заполнялась касками, мысли его все больше мрачнели. Он уже ясно представлял душевное состояние краснодонцев или других подпольщиков в подобной ситуации. Хотя сравнения в данном случае не могло быть: тут под камуфляжем обычные русские мальчишки. Женись он чуть раньше и останься на родине, в Воронеже, вполне реально среди этих чужих в мрачной мышиного цвета форме солдат с видом оккупантов был бы и его сын. А может и есть? “Пути Господни неисповедимы”...
Все идет к тому, что, может, вскоре его сын, которого через пару лет призовут в армию самостийной Украины, будет вынужден стрелять в детей его родного брата - офицера, который служит в Томске.
Идет медленная, но уверенная работа по стравливанию двух народов. Нет, даже не народов (это нас искусственно сделали сначала разными народами, а затем и разными государствами), а двух ветвей одного и того же народа, некогда шедшего под одним знаменем своего отца князя Игоря. Но история Руси повторится, как было много раз: народы соединятся в одно целое, и не важно даже, кто кого победит,- Россия Украину или наоборот. Жалко только, что опять, как в те века, это произойдет через кровь и страдания славян. Но, видимо, так построен мир - в крови и муках рождается истина.
Солдаты расселись внизу на ступеньках лестницы, положив, как какое-то обычное орудие труда, свое грозное боевое оружие себе на колени. Сначала молчали, затем стали разговаривать. Некоторые начаали кататься на лифте. Каждый раз, когда кабина лифта поднималась мимо Василия, он почему-то не исключал возможности быть замеченным из проплывавшей вверх кабины.
В его карманах оставались некоторые листовки из прессы Белого дома. В данный момент это предмет большого внимания со стороны ОМОНа, и он начал методично рвать их на мелкие кусочки.
Но и кусочки некуда было спрятать: и всякий раз, когда крыша кабины лифта приближалась к нему, понемногу бросал обрывки через сетку лифта на нее, опасаясь в то же время, что обрывки полетят вниз и их там заметят. Но все обошлось. Из всех листовок он оставил только маленький обрывок с телефоном, что дала “корреспондентка”.
Время от времени внизу хлопали двери, и подъезд пополнялся еще двумя-тремя солдатами. Первый пролет лестницы был заполнен, и двое уже уселись на втором в каких-то 3-4 метрах ниже от него, за кабиной лифта. Неприятное ощущение не покидало Василия, хотя и было ясно, что лампочка внизу только усиливала сумрак его укрытия, и его не было видно.
Из разговора солдат понял, что до “съема” им
Вспоминая свои ночные злоключения, он радовался, что не простудился и не заболел. Но видимо, экстремальные условия вызывают в организме человека какие-то защитные свойства, заложенные ему еще с древних времен дикого образа жизни человечества.
И хотя из-за промокшей обуви весь он тогда промерз насквозь, у него совсем не было насморка; его настоящее положение, исключающее всякое чиханье и кашель как смертельно опасное явление, по-видимому, работало на полное подавление организмом этих признаков болезни.
Правда, или все это сопровождалось бурной внутренней реакцией организма, или он просто что-то простудил из своих внутренних органов, но сам ощущал, что у него изо рта прет перегаром еще хуже, чем после великого похмелья. И в это время он, как никогда, мечтал о зубной пасте “Поморин”.
Как Василий понял, Солдаты не задумывались над ситуацией политического момента истории нашего многострадального государства и тянули свой срок обыденной солдатской жизни.
Как бы в подтверждение его наблюдений, здоровый боец, очевидно, “дед” с правами командира, по-своему стал подвергать наказанию провинившегося “салагу”: молодой боец снимал и надевал каску, стоявший рядом “дед” методично отсчитывал количество этого “тренажа”.
Василия почему-то вдруг удивило не обращение с молодым (это было в войсках всегда), но сам вид наказания. У них, в карантине, помнится, когда дембеля “зверствовали”, приходилось всем взводом, в качестве вечернего моциона, принимать многократный сон-тренаж. Что касается упражнений с касками, то, видимо, это монополия определенного рода войск: у них в авиации, собственно, и касок-то не было.
Затем, “дед” оставил солдата и начал кататься в лифте. Из наблюдений Василий понял, что здесь, кроме обученных старослужащих, есть большая часть “желторотых”, и, будь с ним те парни, которые остались в “Доме”, - человека три с их десантными “игрушками”, они легко бы разоружили всех.
Но обстоятельства были прямо противоположные, и он с тревогой наблюдал, как тот же дембель, накатавшись, поднимался к нему на площадку. Василий присел в углу, тот прошел в метре от него к окну. Долго всматривался на улицу, затем повернулся, его взгляд пробежал по площадке, включая угол с Василием.
Но его долгий просмотр на улицу с ночными фонарями, а потом беглый взгляд в темный угол, пусть и рядом, не дал возможности рассмотреть в темном комочке сидящего человека. Он прошел сначала вверх по лестнице, затем пошел назад вниз.
Василий с облегчением вздохнул. Сам факт, что его не заметили, опять напомнил ему ночное видение, и он с радостью слушал, как солдаты докладывали по рации о готовности к “снятию”.
В окна пробивался рассвет. Солдаты суетились внизу, сознавая, что очередной наряд позади. Василий также радовался вместе с ними, что все так хорошо получилось, поглядывая на них сверху вниз.