Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
«Вот ты мне опять не понравился и боль повторилась, зачеркнуто всё» [605] . «Один на платформе в тени славы, босой и сбитый с толку (сомнения в своем призвании, слишком много и слишком бестолково написано)» [606] . «Мучение бесформенности, разносторонности, то самонадеяния, то самопрезрения. Но ведь иным форму дала жизнь... а я по-прежнему киплю под страшным давлением без темы, без аудитории, без жены, без страны, без друзей. И снова жизнь моя собирается куда-то в дорогу, возвращается к себе, отходит от реализации...» [607] . «Снова под аркой размышлял о тюремной судьбе неизвестного солдата русской литературы» [608] .
605
Там же, стр.29.
606
Там же, стр.43.
607
Там же, стр.44.
608
Там же, стр.51.
609
Там же, стр.51.
610
Там же, стр.53.
611
Там же, стр.55.
Но хотя Поплавский и уверял себя, что хорошо «не писать ничего, тогда всё было бы по-настоящему перед Богом, от любви к искусству», он не мог не писать. Этого требовала от него из него выпиравшая, ищущая выхода одаренность. И тут у него кроме метафизических рассуждений о вечности, умирании и святости молчания была своя определенная эстетика. Среди окружавших его «акмеистов» он по своему сновидческому складу был рожден первым русским сюрреалистом. К этому вело и «безвоздушие», в котором задыхался он, зарубежный поэт. Сюда относится его теория «образа о музыке», по которой он и писал большинство стихов.
Сущность же поэзии он определял как «песнь времени», понимая под временем силу, «изнутри развивающую мир» (силу жизни). «Писание о чистом времени своем и мира, - записывал он в дневнике, - а у пантеистических натур об одном только чистом времени человеко-божеском, есть, по-моему, стихия современной лирики» [612] . Сам он пантеистической натурой не был, и стихи его были о чистом времени своем и мира. По крайней мере, те стихи, которые вошли в первую книгу «Флаги».
612
Там же, стр.27.
Для «Флагов» характерно обилие образов, отражений мира, ярких, цветных и пестрых, как праздничные флаги. Каждое стихотворение - такая увешанная флагами улица. Если снять один-два флага или прибавить новых десять, пестрота не уменьшится и не усилится. На флагах были расписаны старые символы, аллегорические и бытовые картинки. Так средневековый иконописец наивно смешивал библейские темы с мелочами окружавшего его быта. В теме же была тревога - музыки. Беспредметная, необъясненная трагичность. Неясное предупреждение вещего сна.
В «снежный час» пестроту приглушили белые хлопья. После шума наступила глухая зимняя тишина, в которой еще сильнее зазвучала трагическая симфония общей музыки. «Метель лютейшая из лютен» - эти слова Пастернака [613] пригодились бы для эпиграфа к «Снежному часу».
Теперь после двух сборников мы получили «четвертую книгу стихов» - «В венке из воска». Возможно, что все эти стихи писаны одновременно и были Поплавским потом только разложены по циклам. В новом сборнике есть цикл «Дополнение к Флагам». С «Флагами» его роднит не столько «декоративность», сколько большая «материалистичность» образа. Главную часть книги составляют стихотворения, которые я бы назвал «философствующими». Есть тут философские и даже «социальные» темы. Толпа, войска, народы - «массовость» - мелькают между строчек.
613
Б.
В общем же всё это очень близко к дневниковым записям, но беспорядочное там тут становится литературой, идет на пользу художественному приему. Не той ли «словесности», которая давала пищу его сомнениям. Поплавский свободнее пользуется здесь метафорой, вспышками показывает какую-нибудь бытовую черточку, на минуту раскрывает, как веер, две-три сказочные картинки, пользуется плакатными красками, мешая нежные тона с резкими.
Всем этим - прельщением, заманиванием, игрой - скрыто главное: некая отвлеченная глубина, в которую Поплавский позволяет заглянуть через пустоты - окна, оставленные им среди сложного узора. Ведущие к этим «окнам» указания - слова, которые он твердит, всё с новой и новой стороны их показывая, оборачивая, превращая. Слова эти выделены необычностью ассоциаций.
Например, «душа» –
...Спишь, душа, готовая проснуться, твой мерно дышит розовый живот и чистый рот, готовый улыбнуться... [614] ...Распухает печалью душа, как дубовая пробка в бочонке... [615] ...Счастливый дом наполнился бесплатно водою золотой моей души [616] . ...Души въезжает шарабан на мост... [617]614
Стих. «На мраморе среди зеленых вод…», В венке из воска, стр.20.
615
В венке из воска, стр.22.
616
Стих. «Сияет осень и невероятно...», В венке из воска, стр.15.
617
Стих. «Померкнет день; устанет ветр реветь...», В венке из воска, стр.19.
И в провале «окна» все эти аспекты души растворяются в «музыке» общей симфонии. Да, это книга «возвращения в музыку», примирения с гибелью, умиранием - «воскресения» (всё по терминологии дневника), да - «в венке из воска». Поэтому в ней меньше трагедийности.
Впоследствии, когда нам будет доступно наследство Поплавского во всем его целом, мы сумеем более точно определить ее место в творчестве и жизни поэта.
Пока же мы ждем опубликования следующих его книг, которые учат нас с каждым разом всё больше ценить этого «Диониса в рваных носках на улицах Парижа», которого мучили при жизни: смерть, Бог и сновидческая муза.
Меч, 1938, №47, 26 ноября, стр.6. Статья о книгах Бориса Поплавского «Флаги», «Снежный час», «В венке из воска» и «Из дневников 1928-1935». Фрагменты из нее вошли в кн. Гомолицкого Арион (1939).
Маскарад
1
Пусть русский читатель не думает, что речь здесь идет о Лермонтовском «Маскараде». Так названа пьеса известного польского писателя Ярослава Ивашкевича, идущая сейчас в Польском Театре и посвященная истории последней дуэли Пушкина.
Столетие смерти Пушкина пробудило интерес к величайшему русскому поэту во всем мире. Трудно анализировать, что именно повлияло на необыкновенный успех этого юбилея. За границей Пушкина знали мало, да едва ли узнали больше и теперь, хотя после юбилейного года не осталось литературы, которая не обогатилась бы переводами его произведений. Иностранцу невозможно объяснить всю полноту значения Пушкина для России. Несмотря на всю ее простоту, поэзия Пушкина непереводима. По-видимому, не она сыграла и главную роль в тех мировых размерах, которые приняла пушкинская годовщина.