Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
Задача такого биографа неизмеримо сложнее собирателя житейских фактов. Ему предстоит восстановить единство творческой личности писателя в поисках его «психического типа», того ключа, без которого невозможно войти в мир авторских образов и идей.
Опытом такого применения психоанализа в области литературоведения является новая книга А.Л. Бема «Достоевский», вышедшая в этом году в издании «Петрополис». Это сборник статей, психоаналитических этюдов, как их называет сам автор. Большинство уже появилось в различных изданиях. Только этюд «Рассудок и хотение», прочитанный в виде доклада в 1936г. в Русском Свободном Университете в Праге, печатается впервые. Однако соединенные вместе в одну книгу, пересмотренные и дополненные автором, статьи эти приобретают особое значение. Снабдив
От первого этюда, в котором А.Л. Бем доказывает нам свою формулу, найденную в результате исследований: «Достоевский раннего периода - снотворец», т.е. использует механизм снотворчества и галлюцинативного состояния, и до последнего, поднимающего проблему конфликта под- и сверх-сознательного у Достоевского, - автор ходит вокруг одной темы. Тема эта - «проблема замкнутой в себе личности, проблема отъединения, ощущаемого в глубине сознания грехом и приводящего в конечном счете к катастрофе».
Достоевский неутомимо возвращается на протяжении всего своего творчества к одному и тому же излюбленному им типу «отщепенца» - мечтателя, фантаста, отверженника, поглощенного одною какой-нибудь идеей или страстью, неизбежно ведя его к катастрофе.
Только дважды, в самом первом своем произведении и в самом последнем, Достоевский попытался дать героя, в его терминологии положительного, т.е. преодолевшего личное начало действенною любовью. Это Макар Девушкин и Алеша Карамазов. Вопрос, почему же не этот идеал человека сделал Достоевский героем своих промежуточных романов, отдав столько внимания трагедии отверженной личности, А.Л. Бем предлагает положить в основу новой книги. В основу ее легла бы иная проблема: проблема «преодоления замкнутости личности через приобщение к живому потоку жизни».
Книга А.Л. Бема читается, как, впрочем, и все его живые и глубокие исследования, с неослабевающим интересом. Всюду он остается верен своему методу, строго придерживаясь рамок литературы, путем чисто научного исследования делая свои ценные изыскания. И я уклонюсь в сторону, позволив себе отметить поразившее меня при чтении статьи «Рассудок и хотение».
В статье этой автор говорит, - на основании сложного учения Фрейда о взаимоотношениях в человеке сознательного «я», подсознательного «оно» и сверх-сознательного «над-я», - о проблеме у Достоевского конфликта между этими элементами. Для фрейдистов обычен и характерен упор на подсознательное - всемогущее «оно». Но у самого Фрейда понятие подсознательного сложнее. Он отличает его от собственно бессознательного. Рядом с хаосом, шевелящимся в темных углах человеческой души, Фрейд открыл в ней и возможности бессознательной «гармонии», бессознательных моральных побуждений. Для последних он создал особую категорию жизни психики, назвав эту область «идеальным я», «над-я», и попытался подвести гипотезу ее происхождения, объяснив всё «эдиповым комплексом». Как бы то ни было, с «над-я» Фрейд отожествил чувство вины, или попросту то, что мы в обиходе называем совестью. Когда сознательное наше «я» вступает в спор с я «идеальным», последнее мстит нам, насылая на нас Эвменид. Причем «над-я» имеет больше родства с бессознательным «оно», обнаруживая свое преимущество перед сознанием и независимость от него. Момент весьма существенный, скрепленный у Фрейда следующим парадоксом:
«Нормальный человек не только значительно аморальнее, чем он полагает, но и значительно моральнее, чем он предполагает».
Но и это еще не всё, хотя религиозная природа «над-я» кажется уже достаточно очевидной. «Идеальное я» может быть «гиперморально», причиняя неменьшие страдания сознанию и с неменьшей силой покоряя его, чем взбунтовавшееся хаотическое «оно». Тут «над-я» приобретает характер уже некой мистической внешней силы, отчетливо звучащего «Мне отмщение и Аз воздам» [571] .
571
Посл. к Римл. 12: 19.
Вывод
Ведь аксимой существования в душе человека «некой светлости» начинаются все религиозные системы, а кончаются «Мне отмщение...»
К этой концепции как нельзя близко стоит как раз Достоевский, едва ли не самый религиозный писатель своей эпохи. И применение к нему в этом месте именно ее в ее чистом виде, а не в переложении ученого, казалось бы более естественным и оправданным. Достоевский не только мистик, Достоевский - моралист, разбросавший сначала «цветник» своих изречений по страницам романов рядом с жесточайшими картинами человеческого падения, а потом сделавший попытку собрать его в житье старца Зосимы, имеющем самостоятельную, как богословскую, так и художественную ценность.
Как бы то ни было, для меня остается ясным, что если не здесь, в этой книге о трагедии и грехе отверженности, сохраненной в рамках психоанализа, то в той будущей, проектируемой, почти обещанной нам А.Л. Бемом, - о «жизни живой», ему неизбежно придется применить иное высшее мерило к «литературной биографии» Достоевского.
Меч, 1938, №29, 24 июля, стр.6. Подп.: Г. Николаев. Рецензия на книгу: А.Л. Бем. Достоевский. Психоаналитические этюды (Прага: Петрополис, 1938).
Средства современной поэзии
В витрине Туристического бюро разложены пестрые проспекты. Под стилизованною картой Африки белый океанский пароход плывет на фоне заката, мчатся классические квадриги, бьют хрустальные фонтаны, римский виадук протянулся над тростниковой хижиной сомалийца, возле которой стоит «шоколадная нежная дева» [572] .
Читатель простит мне невинный обман, простит мне его и гордость нашей зарубежной поэзии, Антонин Петрович Ладинский, из поэмы которого «Стихи о Европе» заимствовал я сей декоративный монтаж.
572
Цитата из стих. «Там-тамы бубнят от гнева…» - четвертого стихотворения цикла А. Ладинского «Стихи о Европе». См.: Ант. Ладинский. Стихи о Европе (Париж, 1937), стр.59.
А вот другой пример из едва ли не лучшей поэмы того же Ладинского «Похищение Европы». На протяжении 3-х первых строф Европа здесь, как оборотень, принимает вид: 1. летящего голубка, 2. отплывающего корабля и 3. похищаемой Европы - «бык увлекает тебя». Перед нею проносятся покидаемые ею земли, а через строчку мир уже сам отплывает, как льдина, - плывет Европа - часть света: «снимаются с якоря горы, деревья, дома»... Всё тут неуловимо, противоречиво, неизменно одно - красивость образа, основанная на его вторичности. Тут и мрамор руки, и прощание, и роза, и голубок, и затравленная лань, и шоколадная нежная дева. Да и сама тема - гибнущая, подобно древнему Риму, Россия?
– культура?
– поэзия?
– Европа?.. [573]
573
Ант. Ладинский, «Похищение Европы», там же, стр.10.
Будь Ладинский живописцем - он писал бы декоративные панно, - так хочется подумать. Но едва ли это справедливо. Каждое искусство имеет свою судьбу. Для нашего времени судьба русской поэзии сложилась так, что поэт не может освободиться от закона красивости. В этом смысле Ладинский характернейшее явление - недооцененное, несмотря на все похвалы критики. Он весь плоть от плоти традиции нашего посимволизма [574] . Гумилев, Кузмин, Георгий Иванов, Ладинский - линия непрерываемая.
574
Весь этот кусок использован в кн. Арион (стр. 9).