Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
Болезни сыграли большую роль в жизни Ходасевича, исполнив ее страданием и неподвижностью. Ходасевич писал трудно и мало. В «Собрании стихов», появившемся в эмиграции в 1927г., не малым больше ста стихотворений. Это всё, что нам оставил поэт. Первые юношеские сборники, отброшенные строгим автором, сюда не вошли. Не вошли справедливо - зрелые годы Ходасевича-поэта совпали с революцией. Созреть и сформироваться ему суждено было в самое глухое безвременье, в грохотах великой катастрофы. Третья книга стихов «Путем зерна» издана была в 1920г. в Москве; четвертая - «Тяжелая лира» вышла уже в Берлине в 1923г. Последний цикл «Европейская ночь» отдельно не появился и был прямо включен в «Собрание стихов». Названия сборников-циклов символичны для творческой биографии Ходасевича. Он шел путем зерна через личную и внешнюю тьму; честный подвиг его был - тяжелою лирой, выпадающей из рук–
ВЭти строчки Баратынского [647] не случайно приходят здесь на память. Невозможно отделаться от соблазна сопоставить поэзию Ходасевича с Баратынским. Подпал ему и А. Белый в давней статье своей о Ходасевиче. Белый, увлекшись, был склонен сопоставление это завести очень далеко, но некоторые его замечания были поразительно метки. В числе другого отметил Белый общую для Ходасевича и Баратынского черту: бескрасочность их мира [648] . Уточняя, можно сказать, что рисунок обоих поэтов был не живописен, - графичен. Тут действовал закон отвлеченности:
647
Стих. «Недоносок».
648
О «бескрасочности четких рисунков» у Баратынского и Ходасевича А.Белый писал в статье «Тяжелая лира и русская лирика», Современные Записки 15 (1923), стр.378.
Теперь, зная всё поэтическое наследство Ходасевича, для нас ясно, что не столько Ходасевич исходил из Баратынского, сколько Баратынский предчувствовал Ходасевича. К поэзии последнего могла бы послужить ключом следующая формула Баратынского:
И смерть, и жизнь, и правда без покрова [649] .649
Цитаты из стих. Баратынского «Всё мысль да мысль! Художник бедный слова!..» (1840).
Загадки и несправедливость смерти, жизнь, где «мытарится душа то отвращеньем, то восторгом» [650] : ну и правда, оголенная до своего безобразия, умом и «злостью».
И злость и скорбь моя кипит, И трость моя в чужой гранит Неумолкаемо стучит... [651]Путь этот привел Ходасевича к сатире, причем не бичующей, но тем сильнее, смертельнее ядовитой. По слову того же Баратынского [652] , Ходасевич видел мир как во мгле, но и арф небесных отголосок слышал слабо. Отрицание зла, всего того, что он так «нежно ненавидел» и так «язвительно любил», не противостояло у него видению абсолютного, положенного вне этого мира добра.
650
Ходасевич, «Из дневника» (1925).
651
Ходасевич, «Под землей», 1923.
652
«Недоносок».
Потустороннее он искал в посюстороннем, разрешая проблему их сочетания или смешения - литературным приемом «мистического реализма». Стиль этот, в русской поэзии навсегда уже теперь связанный с именем Ходасевича, пользуясь самыми простыми средствами рассказа о вещах из обыденного мира, вводит незаметно в этот рассказ вещи чудесные, обличающие свою иномирную природу. Или, наоборот, неземное появляется сравнением почти кощунственно земным: пробуждающийся дух - с прозревающимся из-под припухших десен зубом, протлевшая пробочка от йода - с телом, разъедаемым душою.
В душе и мире есть пробелы Как бы от пролитых кислот... [653]Сквозь эти пробелы проступает нездешнее,
653
Ходасевич, «Автомобиль», 1921.
Эта тайная мысль, рождавшаяся в «злости и скорби» в поэзии Ходасевича, слишком соблазнительная, чтобы на соблазн ее тут же острый ум поэта не ответил реакцией, - и была главною тяжестью поэта. Главной причиною раздвоения, приведшего к полной немоте.
Нелегкий путь, о Боже правый, Всю жизнь воссоздавать мечтой Твой мир, горящий звездной славой И первозданной красотой [655] .654
Ходасевич, «Март» (1922).
655
«Звезды», 1925.
Мечта, вырвавшаяся у него однажды:
О, если б мой предсмертный стон Облечь в отчетливую оду [656] ,так и осталась мечтою. Для «отчетливой оды» он был слишком трагичен, и всё вокруг него трагично, разобщено, разметено ветром времени,
как грязь, разбрызганная шиной по чуждым сферам бытия [657] .656
«Жив Бог! Умен, а не заумен...», 1923. Ср. крепшее у Гомолоицкого убеждение в необходимости скрещения «заумного» («иерусалимского») языка с «одой».
657
«Весенний лепет не разнежит…», 1923.
Ю. Мандельштам в статье «Памяти Ходасевича» («Возрождение» от 16/VI) вспоминает, как однажды Ходасевич пришел в один дружеский дом расстроенный, почти плачущий. На вопрос, что случилось, ответил: - «не могу писать. Т.е., конечно, стихи выходят - но это уже не то, не мое. А что сейчас надо писать - не знаю. Может быть, вообще сейчас не время для стихов».
С совестливостью, отличашей его, Ходасевич нес свой честный подвиг. Совесть подсказала ему и немоту последних его лет. Позднейшие стихи «Европейской ночи» помечены 1927 годом.
И теперь, когда за первою смертью последовала вторая физическая смерть, невольно вспоминается его давняя, оброненная горько ироническая строчка:
И жить, и петь почти не стоит [658] .
Меч, 1939, №26, 24 июня, стр.3.
50 лет русской литературы
Передо мною объемистый том, заключивший в себе историю пятидесяти лет русской литературы. Последних пятидесяти лет, от той сакраментальной страницы учебника, где геркулесовыми столпами русской словесности стояли имена Аполлона Майкова, Якова Полонского и гр. Алексея Толстого. Такова роковая скоротечность времени. Недавно еще благонамеренная критика глубокомысленно поносила отступников-декадентов, ныне занявших почетные места на вершине золотого века русского символизма... Вчера еще мир был рассечен пополам войной и революцией. Всё, что осталось по ту сторону, застыло, превратилось в историю; окружающее же нас находилось в кипении неустоявшегося потока. В тумане мелькали лица, слишком близкие, чтобы можно было в них хорошо всмотреться. Но поток ширился, замедлялся, и, оглянувшись однажды, мы вдруг увидели за собою перспективу уходящих назад берегов.
658
Ходасевич, «Ни жить, ни петь почти не стоит...», 1922.