Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2
Шрифт:
Книги, которые я нашел в этой библиотеке, имели для меня двоякое значение. Значение материала для работы и значение еще другое – чисто личное. Поскольку Законы Ману проскользнули мимо моего внутреннего сознания, оставив след только в памяти, в области знания, постольку «Агада» Бялика, переведенная Фругом, вошла в мою жизнь переживанием и переживанием очень значительным и хорошим.
Перевод Фруга дурной, потому что сделан вслепую, безо всякого чутья. Но мне это не мешало: при чтении я сам отбрасывал всё неправильное и фальшивое и восстановлял текст в его древнем и величественном значении. О Талмуде я прочел уже до знакомства с этим трудом несколько хороших книг и теоретически знал всё, что относится к своеобразному способу передавать вечные истины в виде занятных анекдотов, басен, сказок и пословиц, которыми так своеобразно и неподражаемо пользовались мудрецы Талмуда. Но только при чтении непосредственном, а не в чужой передаче, я до конца оценил и понял значение этого метода. Для распространения в человеческих неподготовленных массах нравственных истин этот метод действует несомненное вернее и долговечнее проповеди (как бы она ни была вдохновенна) и заповеди (как бы она ни была строга и беспощадна). Занятный, часто забавный рассказ остается надолго в памяти, невольно хорошо запоминаясь; кроме того, он сам просится на язык и его нельзя не рассказать в беседе. А вместе с рассказом сохраняется и передается и то главное ядро его, которое оправдывает его существование. Тут семя падает не просто в почву – оно падает вместе с мягким и румяным плодом, и
Кроме того, знакомство с языком и идеями Талмуда многое объяснило мне в Евангелиях.
За это внутреннее значение книг, которые Вы помогли мне найти, позвольте мне особенно поблагодарить Вас, дорогой Валентин Федорович!
К сожалению, за недостатком материала, я не могу приступить к окончательной разработке своего труда. Мне останется еще прочитать буддийские книги: Дхаммападу и Питаки [216] , а также Коран.
Искренно уважающий Вас
216
Дхаммапада – одна из книг буддистского канона, созданная в 3-2 вв. до н.э., по преданию, содержащая изречения самого Будды и служащая основным учебным руководством для буддиста. Типитака (Трипитака – «Три корзины») – канонические собрания на языке пали текстов классического буддизма (5 в. н. э.).
Лев Гомолицкий.
Надписи на лицевой и оборотной сторонах конверта:
Wielmozny Pan
Valentin Bulgakov
Praha
Velk'a Chuchle, 14
Czechoslowacja
Leon Gomolicki
Polska, m. Ostr'og,
ul. Czackiego 2
19. Гомолицкий – Бему
4/IX 31 г.
Дорогой Альфред Людвигович!
Только сейчас вечером случайно получил Вашу открытку из редакции. Спешу ответить, потому что давно, очень давно хотел написать Вам. Не знал только, можно ли писать по старому адресу. Кроме того, казалось мне, что Вы чем-то мной недовольны. Если это не так, – то простите мне мое заблуждение и позвольте по-прежнему писать Вам всё о себе, как это я делал когда-то.
С тех пор кое-что изменилось в моей жизни. Стихи мои всегда были отражением переживаемого, и если говорить о них, то нельзя не упомянуть о жизни. За эти три года я написал «Поэму о Боге» – сейчас печатается в сборнике Галицко-Русской Матицы во Львове [217] . Рассказываю в ней историю своей первой любви – «моей любовью первою был Бог» [218] . Это – период, когда писалось «Дуновение». Начал писать роман в стихах «Памятник Уединизму» и написал части из книг стихов – «Дом» [219] и «Жатва» [220] . Два стих<отворения> из последней были напечатаны в августе в «За свободу!» [221] . «Дом» – о том, как я завоевываю дом. Все эти три года я работал в землемерном бюро в Остроге, которое было занято измерением города. Начал с простого рабочего, но вскоре заслужил повышение и всё это время проработал чертежником. В семье работал я один, – точнее – зарабатывал. Зарабатывал даже по нашим временам неплохо, если бы не прошлые долги. Отец занимался хозяйством: возделывал огородик, готовил. Мы жили в домике не в центре города, на улице, поросшей травою. Работа летом тяжелая. Весь день без перерыва на ногах под раскаленным солнцем и в дождь. После рабочего дня умоешься, переоденешься, пообедаешь, и уже ни читать, ни думать не хочется – хочется только отдохнуть. И так вот проходят недели... Тоскуешь о самом себе. Потому и писал я сравнительно мало. К тому же давил Острог. В Остроге хорошо отдыхать на каникулы, еще лучше умирать, когда от жизни уже нечего требовать и желать. Я желаю и жить, и делиться своею жизнью с другими. Может быть, если бы около меня или, верней, со мной не было моей Евы, а только старики родители, я имел бы меньше мужества бороться с жизнью. Дом мой не мещанское счастье, а законная для каждого человека крупица личного счастья, инстинкт – божественная трагедия души человеческой и человеческой плоти. До сих пор это только поиски дома, мечты, борьба за него. У меня вторично в жизни любовь и опять она большая – и опять больше трагичная внешне, и уж никак не благоприятная – во вражде с условиями жизни. Видно, я из тех, о ком сказал Гумилев: «а другим жестокая любовь, горькие ответы и вопросы; с желчью смешана, кричит их кровь, слух их жалят злобным звоном осы» [222] . Нет, не совсем так, конечно, –: внутренне я удовлетворен, дух мой радуется и спокоен, но внешне – это сплошная драма: родители не согласны, а я из тех, кто не пускает никого в свой интимный мир. Все три года – мы... встречались тайно и на людях. Иметь жену и никогда не иметь минуты, чтобы побыть с глазу на глаз, от всех скрываясь. Я хлопотал и писал всюду, чтобы устроиться вне Острога, и наконец решил уехать, не глядя на тяжелое время и на то, что ехать было не на что. Случилось в этом году так, что бюро в Остроге лопнуло. Я поехал во Львов. Во Львове – работал полмесяца у инженера, а когда работа кончилась и к тому же во Львове жить больше было нельзя (черта оседлости для русских), я не вернулся в Острог и приехал в Варшаву, имея в кармане 50 злотых. Тут я живу до сих пор. Было за эти два месяца и так, что не имел крова, но ночевал всё же под крышей по знакомым. Сейчас снимаю угол и сплю за ширмами. Всё время хлопочу, ищу работу. Бывает, что не полнем, но всё же знакомые всегда накормят. Обедаю по двунадесятым праздникам. Ева шлет из Острога письма, пропитанные слезами. Родители сидят без хлеба. А я строю Дом. Но что-то преждевременно заглядываю вперед, и о Жатве у меня уже написано несколько стихотворений. Сейчас я прихворнул. Нынче жар. Вместо того, чтобы идти к одному знакомому, который обещал похлопотать за меня и просил зайти, я лежал весь день и читал Силуэты Айхенвальда. Вошел здесь в Варшаве в Лит<ературное> Содружество. Хочу прочитать свои стихи, чтобы услыхать мнение Философова. Ум его меня очень интересует. Не пользуюсь в полной мере возможностью печататься в За Св<ободу!> – скитания по Варшаве берут много энергии. Здесь Дзевановский, но живет замкнуто и я с ним до сих пор лично не познакомился. Адрес мой Warszawa Leszno 9, m. 6a или Warszawa Poczta Gl'owna poste restante. Пишите, дорогой Альфред Людвигович. Что делает Скит?
217
Публикация осуществлена не была.
218
Ср. стихотворение «Дрожит и стонет, напрягаясь, дом…», помещенное в книжке Дуновение, вышедшей в гектографированном виде в 1932 г., и в книжке Дом (1933). См. №№ 169, 193.
219
Рукописная книжка Дом вышла в ноябре 1933 г.
220
Такая
221
К моменту написания письма в газете были опубликованы два стихотворения Гомолицкого – «Еще раздам я людям много дней…», За свободу!, 1931, № 195, 26 июля, стр. 4, и «Мои часы – мое живое сердце...», За Свободу!, 1931, № 215, 15 августа, стр. 2. См. №№ 182 и 186 нашего собрания. Но Гомолицкий скорее подразумевает не первое из них, а то, которое появилось в газете спустя четыре дня – «На кладбище», За свободу!, 1931, № 236, 6 сентября, стр. 2. См. № 181 нашего собрания.
222
Н. Гумилев, «Много есть людей, что, полюбив...», Жемчуга.
Л. Гомолицкий.
На днях я получил ответ от Д. Кнута [223] . Я ставлю его очень высоко. Что думаете о нем?
9/IX. Всю мою болезнь письмо это пролежало у меня. Сейчас солнечный день и я пойду на почту отправить его. Пишите, дорогой Альфред Людвигович. Поклон Скиту.
20. Гомолицкий – Бему
16.4. 33
Многоуважаемый и дорогой
Альфред Людвигович,
223
О возникновении переписки с Кнутом Гомолицкий вспоминает в письме к А.Л. Бему от 25 июня 1934 г. 1 ноября 1931 Гомолицкий прочитал доклад о творчестве Д. Кнута в Литературном Содружестве. Ср.: Довид Кнут. Собрание сочинений в двух томах. Том 2. Составление и комментарии В. Хазана (Иерусалим, 1998), стр. 547 (комментарий).
мне было очень отрадно снова узнать, что Вы всё еще по-прежнему не забываете обо мне. Эта маленькая книжечка сборника Скита [224] , связь с Вами не оборвалась. Теплотой и сердечностью веет на меня от этого конверта с пражской печатью, написанного Вашей знакомой рукою. Я со своей стороны часто вспоминал о Вас и Ските и о том времени, когда Вы так тепло приняли меня, в сущности, не имея на то больших оснований, так как стихи мои, которыми я дебютировал в Ските, были незрелы и слабы.
224
«Скит». I (Сборник стихов). Прага, 1933. См. отзыв: Л.Г., «Скит», Молва, 1933, № 93, 23 апреля, стр. 4.
«Скит № 1» очень изящно издан, идея его (хоть и на 20 страницах, но всё же книга – значит что-то реальное – дело) удачна, а содержание его свидетельствует о верной и большой работе над стихом, о бережном отношении к поэзии. Больше всего нравится мне «Звезда Атлантиды» Лебедева. По этому стихотворению мне хочется, как по концу нитки до клубка, добраться до идейного клубка теперешнего Скита. Характерен ли «Ангел + Ундервуд» Лебедева для Скита или это стихотворение случайно? Чем сейчас живет Скит, что его волнует, каковы пути его и какова будничная обстановка работы – вот что мне было бы очень интересно узнать. Могу ли злоупотреблять Вашим ко мне вниманием, могу ли просить Вас написать мне об этом? Очень мне бы хотелось также ближе познакомиться с В. Лебедевым. Кто он, чeм живет, что представляет собою его творчество? С отдельными стихами его я давно уже знаком и с самого начала они расположили меня в пользу их автора. Передайте, пожалуйста, Альфред Людвигович, ему мое желание познакомиться с ним, завязать переписку.
Посылаю свои новые стихи, чтобы не только на словах, но и на «деле» восстановить нашу связь. Интересно мне было бы услышать Ваше мнение и мнение Скита о них. Если же они найдут у Вас отклик, – имею смелость предложить их для следующего сборника Скита.
Искренне уважающий Вас
Л. Гомолицкий.
Мой адрес: ред. «Молва», Warszawa, Chocimska 35;
или: «Rosyjski Komitet Spoleczny»
Warszawa, Podwale 5.
21. К.А. Чхеидзе – Гомолицкому
16-6-33
Милостивый Государь, г. Лев Гомолицкий!
Вы – автор и знаете, какие чувства могли возбудить Ваши слова у автора «Страны Прометея». Вероятно, тут не может идти речь о благодарности. Но я не могу отказать себе в желании сказать Вам о той великой радости, которую Вы подарили мне. Ваш отзыв не первый, появившийся в русской печати (два отзыва были в Шанхае, один в Харбине и один в Праге – хотя в Праге два печатных органа периодических и несколько непериодических). Тем не менее, я должен считать Ваш отзыв первым – по силе проникновения в вещь и по изобразительности ее свойств... [225] Быть может, Вам интересно будет узнать, что свою книгу я написал в 1930 году и тотчас продал право на печатание ее перевода на чешский язык издательству Квасничка и Гампль. Ввиду кризиса книга вышла только 1 февраля с.г. Мои поиски русского издательства в Европе не увенчались успехом, как потому, что у меня нет ни имени, ни связей; так и потому еще, что я принадлежу к сторонникам евразийского течения. Но не к той части евразийского течения, которое в 1928/29 гг. занялась самоликвидацией этого «третьего максимализма русской революции» и сблизилась (идейно и персонально) с ВКП (б) – а к той части, которая по-прежнему стоит на религиозной основе, отталкивается от реакции и коммунизма и ведет органическую работу по сочетанию «исторического» с «революционным». – В 1932 году мне сообщили, что в Шанхае имеется издательство «Слово» и одним из его основателей является г. И.М. Алтадуков – по происхождению кабардинец. Я списался с ним, и таким образом моя книга увидела свет... Книга вышла в декабре 1932 года, была разослана всем эмигрантским газетам, но – как Вы, наверное, заметили – вот уже 1/2 года ни одна из них «не замечает» Страну Прометея. Я не ищу причин этого молчания, потому что знаю их. Причины в том, что похвалить книгу – по мнению делающих погоду критиков – значит как-то и автора приподнять, – а этого делать нельзя, ведь автор (страшно сказать!) евразиец. Выругать тоже нельзя, так как и брань может привлечь к книге внимание. Но внимание к книге – в значительной части внимание к автору – а это-то и вредно! Вот почему (как мне кажется) «наша печать» предпочитает молчание. Дескать – никто ничего не услышит – и ладно, и на Шипке полное благополучие и благорастворение всяческих поддающихся благорастворению веществ.
225
Л. Гомолицкий, «Страна Прометея», Молва, 1933, № 132, 12 июня, стр. 4.
Прошу Вас не удивляться моему многоречию. Оно объясняется всем изображенным выше.
Однако, ради Бога, не поймите меня так, что будто во мне говорит авторское «задетое» самолюбие. Нет. Мое авторское самолюбие удовлетворено в высшей мере. Увы – не русскими, но чешскими (отчасти немецкими) критиками. К настоящему времени (если подходить статистически) я располагаю почти двумя десятками отзывов столичных, за малым исключением, рецензий. Некоторые из них таковы, что чувство меры и скромности не позволяет мне их приводить. Добрая треть лучших чешских критиков отметила Страну Прометея – и, право, это больше чем достаточно для первой книги «начинающего» писателя.