Сочинения в двух томах
Шрифт:
Ведь так и с истиной в науке-то у вас!
Вы томы пишете, начнете свой рассказ
С ассириян, мидян и кончите Россией, —
И что ж? Толкуя нам, как думали другие,
Сказали ли хоть раз, как думаете вы?
Ну, что бы подойти к предмету просто, прямо,
Чем споры древних лет поддерживать упрямо
С надменной важностью бессмысленной совы?
Да что за польза нам, что поняли вы книги!
Нет, дайте истины живое слово нам,
Как виделась она старинным мудрецам
Еще блестящая восторгом вдохновенья
И окропленная слезами умиленья!
Она — дитя любви и жизни, — не труда!
Ученость ведь еще не мудрость, господа!
Системы, сшитые логически и строго, —
Хитро созданный храм, в котором нет лишь — бога!
Но, впрочем, вы враги восторга и мечты!
Вы — положительны! Для вас в науках точность
Ручательство за их достоинство и прочность,
И, изучая жизнь, что вам до красоты!
«Всё бред, что пальцами ощупать невозможно!
Нам греки не пример: они учились жить
И мир невидимый старались объяснить;
Мы ценим только то, что твердо, непреложно», —
И в цифрах выразить готовы вы весь мир!..
Что я пойму, когда, описывая пир,
Ты скажешь — столько-то бутылок осушили?
Нет, было ль весело, скажи, и как вы пили?
И в грязном кабаке бутылкам тот же счет,
Что у дворецкого в Перикловом чертоге,
Где пировал Сократ и поучал народ
О благе, красоте и о едином боге.
И много стоит вам и муки и трудов,
Найти у греков счет их сел и городов
Или республик их определить доходы...
О, близкие еще к младенчеству народы!
Ведь о грамматике не думали они,
А пели уж стихи великой Илиады,
И эта песнь жива еще по наши дни
И служит нам еще, как ключ в степи, отрадой...
Я каюсь, милый мой, брани меня, ругай,
Иль действием весны на разум объясняй,
Но мысли странные в уме моем рождались,
Представил живо я наш непонятный век,
И, как игрушкою наскучив, в быстрый бег
От старого вперед всё дале устремлялись;
Припомнил лица я, и страсти, и слова,
И вопль падения, и клики торжества,
Что вырывалося внезапно, вдохновенно,
Что было жизнию, казалось, всей вселенной,
В чем каждому из нас была и роль, и честь, —
И вдруг подумал я — пройдет столетий шесть,
И кинется на нас ученых вереница!..
Я думал — боже! как их вытянутся лица,
Когда в громаде книг, что наш оставит век,
Ища с трудом у нас Сократов и Сенек,
Найдут какие-то печальные заметки —
Сухого дерева раскрошенные ветки!
Увидят кипы книг, истлевшие в пыли,
Где правила ремесл в науки возвели;
Там сочинение, под коим гнется полка —
«О ценности вещей в правленье Святополка».
Увидят, что у нас равно оценены
За остроту ума и реалист, и мистик;
Там цифры мертвые безжизненных статистик,
Романы самые статистикой полны...
Найдут, как тщилися тугие корнесловы
Язык наш подвести под чуждые оковы;
Откроют критиков и важных, и смешных;
Грамматиков — и, ах! несходство между них!
Историков идей, историков событий,
Историков монет, историков открытий...
Но, исчисляя тут познаний наших круг,
Одну припомнил я науку, милый друг,
И так захохотал среди ночного мрака,
Что спавшая в сенях залаяла собака.
Ведь мало нам наук и сложных, и простых!
Нам мало даже книг, хоть перечесть их мука!
Для нас нужна еще особая наука —
История... чего?.. Да этих самых книг!..
Но мой шутливый смех и грустию сменялся,
И с горем пополам, ей-богу, я смеялся,
Покуда крепкий сон меня не уломал.
Когда ж проснулся я, восток зарей сиял,
Летели облака с зардевшими краями,
<