Сочинения. Письма

Куняев Сергей Станиславович

………………………………………..

8

Сын Димитрий спрашивал отца: — Почему было иконы бить? — Кучерявая, золотая овца, Мямля, в сажень росту: — Как быть? Димитрий Евстигнеич, Старший — страсть Медленный, не мастер на догадки, — Двумя жерновами Ходят лопатки, И когда друзей катает, борясь, Кости их гудят От медвежьей хватки. — Без иконы лучше ли? Прямо сказать — Замучили соседи Бабку и мать. Возражу еще, отец мой и братцы, Что равняться к голи станичной — Не след… Прямо сказать, Так с нами вязаться Силы покамест у них и нет… Стоял он, моргая чаще и чаще, Вдруг растерявшись… пока его Брат средний, Игнатий, отцов приказчик, Места не занял, сказав: — Чего? Чего нам бояться чего невесть? Чего нам бог? Чего нам начальство? Иконы всегда способно завесть. Способно ли нам Уберечь хозяйство? Опять же, Что начнут отбирать? Может, какое и снисхожденье… Опять же, которых коней загнать, Барашков прирезать — мое почтенье. Может, кого на кривой объедем, Может, декрет как для кого. Опять же, Не мы одни, и соседи, Как кто чего, а я ничего. А младший, мамкин сынок, Тонкий, от сладостей гнилозубый, Начал тянуть: — Ну, какой там бог… Может, вам любо, а мне не любо. Чо вы на сам деле? А по мне — Зря мы хомут надели на шею: Хоть всё хозяйство Вспылай в огне, Вот вам ей-богу, не пожалею. Ежели вникнуть, Постольку-поскольку — Нет основаниев никаких… Волосы, стриженные «под польку», И сапоги на скрипах тугих. Густо расшит маргариткой ворот, На пояс шит кисет именной… Он уж давно надумывал в город — «Басму» курить и чудить в пивной. Город, сладко дышащий, мглистый, Сердце тревожил в снах и ночах… Что ж, для этого Хоть в коммунисты, Петр Евстигнеич парень казистый — Узок в поясе, а не в плечах. Втягивал щеки свои тугие, В трубку сворачивая губу: «Что мы такое, Кто мы такие Душно в избе, Как в прелом гробу». Он на собраньях больших и малых Тоже вступал: «Товарищи, я…» Сладко ему — От слов его вялых Пятится и отступает семья. Мать под платком: — Петенька, что ты… — Бабка «ахти», и братья «н-ну»… И, лишь разойдясь вовсю с поворота, Отца увидав, осадил охоту И на попятную повернул: — Знамо,

высказываю, как разумею, Что вы рассудите — Может, глуп… Очи раскрыв и вытянув шею, Семья оборачивалась к Евстигнею Павловичу, не разжимавшему губ, Силясь открыть потайную думу, Ждала без выдыха И до слез. Встал Евстигней И сказал угрюмо: — Надо, должно быть, Идти В колхоз. И покуда ахнула семья большая, Сбитая в стадо, вся как один, — Я, — Евстигней сказал, — обнимаю Тебя, Игнатий, середний сын. Земля нам дана На веки веков. Не ссорься, Игнатий, Зазря с судьбою. Хозяйство, поди, разорить легко, Но толку не будет в сплошном убое. И стоп, и не надо, и не перечь! Время покамест еще за нами. Сумеем и сгинуть, и дом наш сжечь, И наземь коней покласть топорами. И не перечь, не хвались, не сбив. Надо, ребята, размыслить трижды: Нету возможностей Супротив — Значит, возможность наша — выждать. И смекаю — Колхоз, ну что ж, Организуют, как все иные, И приведут на аркане вошь Юдины, Митины и Кривые. Власти милиции Недалеки, Власти партейные — слава богу, Тут же в властях сидят босяки, И состоятельные мужики Будут обобраны им в подмогу. И смекаю — Надобно нам, Надо в колхоз идти, не иначе. Надо. Решусь, ребята, А там — Будем за гриву ловить удачу. Кто его знает. Темна игра. Если окажемся снова в силе, Первые в сторону и до двора. Если придет такая пора, Вынем поболее, чем вложили. Молчала семья. Дышала семья, Думала семья, Но мало. И сразу Всеми ртами Сказала: — Твоя воля. — Его воля. — Воля твоя.

9

Приглашенье всем по чести. Крадучись в неясной мгле, По одной собравшись вместе, Кумушки несли известье, Будто угли в подоле. И пока мужья дремали, Всё боялись порешить, Головой крутя: «Едва ли…» — Бабы под вечер решали, Что собранью завтра быть. И пока мужья: «Однако, — Думали, прибавив: — Что ж, Поглядим, бывает всяко…» — Начиналась бабья драка И визгливый шел дележ.

10

Федор Стрешнев на полатях Тараканьих Ночь не спал, На худых бобах гадал: «Что возьмут и что заплатят? Чем я был и чем я стал? Что возьмут И чем заплатят? Нет коровы, Конь пропал…» Федор Стрешнев на полатях Тараканьих Ночь не спал. «Дмитриевна, — думал ночью И прикидывал, — и пусть! Всё-таки ж оно… Как хочешь, Дмитриевна, не решусь».

11

Сидор Зотин на полатей Поднебесье в дымный дым Думал: «Не возьму в понятье — Что получим? Что дадим? Стакнуться… Объединиться… Есть пути — и нет пути». Запасенная пшеница Сказывала: не идти. Утром встал с тяжелой думой, На окно взглянул — В снегу… И на день взглянул — Угрюмый… — Как ты хочешь, Что ни думай, Федоровна, — не могу.

12

Лысинкой в раю подушек Искупавшись, Не разут, Тек слезой супруге в уши Сам Потанин: — Настя, душат, А, Настасья, отберут.

13

Чтобы жить со стужей в мире, Чтоб весну приворотить, Надо шубы шить пошире, Надо печи натопить. Снежная игла кололась. Сед косяк, рассвету рад… Алексашка лисий волос Гребнем зачесал назад. Посмотрел в окно — глубокий Снег, пришедший из степей, На семь с лишним четвертей. Ветер вывалил у окон Полный короб голубей. И пока клевали сена Золотой налет они, Алексашка вспрыгнул и Затянул возле колена Сыромятные ремни. Голуби в сенной полуде Разобраться не могли. Алексашка вспрыгнул, и — Утречком иные люди К Алексашке в гости шли. Первым Редников: — Едва ли С опозданьем. Не забыть — Бабы загодя гадали, Что собранью седня быть. И пока он дорогие Шубы сбрасывал с плеча — Нынче стужа горяча, — Вслед за ним вошли другие, Сапогами топоча. Митины и Скорняковы, Труфанов, Седой, Левша, Юдин, Зайцев, Митин снова И сама учительша. Редников! Его родословной коренья Уходят в батратчину, В ночь ночей… Из поколения в поколенье Летел этот хмурый Ворон бровей. Жила на лбу Крутая, как плетка, Тяжелая, как батрацкая жизнь. Из поколенья в поколенье Передавалась походка — Опасная, вперед плечом: сторонись! А в юности он, Когда троицыны травы Звенели И, праздничные, ошалев от ветра, Пели сады, По полному праву Получал порученье От всей слободы. И входил он в круг широкий просто, Чуть укорачивая медвежий шаг, От слободы, От бедноты — На единоборство, Разжигая вкруг тальи красный кушак. И лишь только под взмахом его кулачища На троицыну сырую землю с ног, Брусничной харей без толку тыча, Валился первый Кулацкий сынок, Смехом недобрую ругань кроя, Кричало «ура» ему полслободы… Так он и рос в Черлаке героем, Редников — Сын мужицкой нужды. Когда же в девятнадцатом Сквозь вьюги глухие Забрезжил на западе Красный флаг И навстречу карательные выслал Правитель России, Его белоштанство Адмирал Александр Колчак, Редников всё припомнил: Как били, Как ему пальцем тогда грозили, Что ему тогда говорили, Как отнимали хлеб у него, — И он уже знал, Идти за кого. Он еще не мог разобраться толком В словах «революция», «Советская власть» — Это было одно чутье, темное, как у волка, — Кровная с революцией связь. Это боль была, Выношенная годами, — Рев глухой Из сердца, издалека… (Горбыльи века, гнета века.) И если б он умер, То под красным знаменем — Молча, прицеливаясь наверняка. Это было Разина в душе восстанье, Мыслей внезапный ледоход — Так он и стал Вожаком партизаньим, Добытчиком Мужицких свобод. Он скудную жалость Из сердца выжег, И его тогда видели В звездах всего, в снегу, Впереди отряда, с винтом, на лыжах, Сохатым мчавшегося Через тайгу. Юдин, Левша, Скорняков — матросы, Каждый в станицах с детства желан… Матросы! Революции золотая россыпь, Революции — правый фланг! Через пурги, Средь полей России проклятых, Через ливни свинцовые, Певшие горячо, Борясь и страдая, Прошли в бушлатах С пулеметными лентами через плечо. В жизнь свою Не сдававшихся на милость, Ах, как щелкали Наганов курки! Ах, как матросские Ленты крутились, Синие летали Воротники! О, Юдин крутолобый, Золотолицый, — И нужно же было случиться так, И нужно же было Так приключиться, Чтоб родиной твоею Стал Черлак. И нужно же было так случиться, Чтоб здесь ждала тебя Мать твоя — Ты, Заслуживший высокое званье партийца, Ты, прошедший жизнь, мир по-иному кро я . Но вас, матросы, крестьянские дети, После битв От друзей, от морей, от подруг Потянуло к полузабытой повети, Как гусей, как гусей на юг… Быть вам радостными, Быть счастливыми! Почеломкаемся — вот рука… Вы, цемент И оплот актива Пробуждающегося Черлака! К учительше подсел Левша: — Ну, как живем, Ну, как поем, Что нового, учительша? — Глазами повел на Митиных: — Не плохо бы постыдить иных. А? Левша Собственно говоря, Я для гонору, что ли, это Принял звание секретаря Черлакского сельсовета? Нету, Митины, в вас отваги. Вы сочувствующие, так сказать, На баклаге да на бумаге, Извиняюся, как вашу мать? 1-й Митин Ты, Иван Андреич, зря нас задеваешь. Сам знаешь, мы люди темные, к секлетарствам не подходим. 2-й Митин А помочь — почему не помочь? Присмотревшись, можно. Левша Ты присматривайся, Да не прогляди, — У Ярковых бываешь, значится? Знаю, Митин, тебя я начисто. А поди-ка — Тож — вожди Называются середнячества. 1-й Митин И всё понапрасну. А насчет того, что к Яркову за хомутом ходил… Левша Хомут, известное дело, — Сама на себя Раба надела. Учительница Ты, Левша, неправ, нельзя же сразу. Надо не ругать, а разъяснять. Левша Что ж, Мы их в активе для показу Держим, позабыл, как иху мать? Учительница Я прошу сейчас же прекратить — в беседе Этот тон не гож. Левша Да почему ж? Мы ведь с ним (Указывая на старшего Митина.) Покамест что соседи — Он моей свояченицы муж. (Хлопая Митина по плечу.) Надо, брат, активней да построже. Скорняков (Подходит к учительнице.) Можно на минутку, Марь Иванн? У меня к вам дельце. Учительница Отчего же? (Отходит с ним.) Скорняков (Ищет что-то.) Вот те на! А положил в карман… Вот. Нашел. Левша (Митиным.) Ума в башке палата — К знахарю пошли! Митины Всё за грехи… Левша Надо было к доктору, ребята… Скорняков (К учительнице.) Вот, Марья Ивановна, — стихи. (Читает.) Заря взойдет. Мы клятву не напрасно дали, И день такой немедленно придет, Чтоб мы в труде колхозном ликовали И под винтами уходили кулаки… Учительница Мысль правильна. ………………………………. — Товарищи, начнем! — И Алексашка встал. Скользнув по раме, Остановилось солнышко на нем, На вожаке, на парне молодом, На молодости, признанной за знамя. — Теперь мы главный принимаем бой, Тяжелый, припасенный напоследок, Ценой любою, тяготой любой — Пусть кровью нашей — выкупим победу. Товарищи партийцы!.. …………………………. Так был начат день.

14-16

С двух крыльев станицы Пошел народ. И Чекмарев — Потанинская подмога, — Грудь свою вынеся вдруг вперед, Вывел сквозь зубы Свиста тревогу. И, длинный свист подхватив, Друзья Дурную показывали отвагу, На вострых носках по ледку скользя, Вперед плечом уводя ватагу. Рубахи с слинявшим красным разводом Кавказским поясом перехватив, Ломая — разъязви тя — спесь и моду, Едва по единой чарке испив, И тут же, Срамоты не пужаясь, Закутав усердье В тулупчик злой, О ржавые шомполы Опираясь, — Женатые С гирьками под полой. А што, Ежли драка… А либо што… Их бабы сбирали — Да разве ж можно… И гирьки за пазухой, И зато, И в случае ежли, Дак понадежней. И возле потанинского двора Встретились: — А, Алексаша, что же Знати-то сколь с ним, Давно пора Нам поклониться, Ну что же, можем. И Чекмарев — Весь в сощур — И сам Шапку снял: — Александр Иваныч! Колхозники,

партия, Наше вам, Завтра к нам в гости Пожалте, на ночь. Митины зашептались: — Вон как! — И в матросы уходивший Юдин Ласково посмотрел на кулак. — Что ж, полюбовное дело — Будем. И вдруг подались Навстречу без шума, Как будто ветер Прошел меж них, — В дубленках рваных, Держа угрюмо Равненье На Алексея Седых. Прошли, Раздвинув тень Чекмарева, Туда, где, огрубелый в ветрах, Над избами распластавшись сурово, Падал и рвался красный флаг.

17

Махорка изо ртов Сначала чинно Падала дымом круглым к ногам, Смутная, легкая, ползла по овчинам По сарапулевкам и сапогам. У подбородков Росла кустами И дальше шла Клубами двумя, Чадные бороды вырастали, Плыли головы, головнями дымя. И только Под потолком прогорклым Вставала Во весь девичий рост, Юбки расправляла махорка И не жалела синих кос. И не скрипели под ней качели, Была она стройна и легка, И медленно Под нею горели Лучшие головы Черлака. В пожаре этом неслышном было Много тоски, сомненья и зла. Не разобрать: Что корни пустило И что собиралось Сгореть дотла. Каждая девка Начисто знала В лицо Пшеницу, рожь и пшено, Сколько засыпано их в подвалы И сколько на завтра отделено. Здесь взвешены Радости и потери, И не зазря рассуждать пришли От старой веры К новой вере Своего хозяйства короли. И мало что кто Ходил в партизанах, И мало что этот, В двенадцать труб, Купецкий лабаз Обратили в клуб. Не у одного, Трясясь на гайтане, Крест прикрывал Втихомолку пуп. И в первую очередь, В первый ряд Прошел и сел, Как будто бы в сани, Друзьям раздаривши Умело взгляд, С теми, что покрепче, — Потанин. С теми, Которых любой сосед Встретит без поклона едва ли, Которых двенадцать с лишним лет Церковными старостами Выбирали. Они — верховоды хозяйств своих, Они — верховоды земли и хлеба! И шапку снимали, Встречая их, С почтенья кося И вздыхая: «Мне бы…» И тыщи безвестных, глухих годов Стояли они в правоте и силе, Хозяева хлебов и скотов И маяки мужицкой России! На пагубе, На крови, На кости. И вслед им мечтали: Догнать, добраться, Поболее под себя Подгрести, Поболее — Осподи, нас прости! И не давать Другому подняться. В первых рядах, Об стул локотком Опершись, оглядывая собранье, Сидел, похохатывая шепотком, Лысину прохлаждая платком, С теми, кто покрепче, — Потанин. А дальше — Лбы в сапожную складку, Глотая махорочный дым густой, Всё середнячество По порядку, Густо замешенное Беднотой. В задах, по правую руку, С рубцами у глаз, чернобров, Средь хохота И каблучного стука С робятами Чекмарев. И к нему робята Уже не раз Подходили, шепча: «Впорядке». И косил он черные щели глаз, Алексашку ища украдкой. И нашел, и, как из-за куста, Долго метился узким глазом, Губы выкривил: ни черта, Рассчитаемся, парень, разом. И гармонисту мигнул, И тот Вывел исподволь «страданье». И басы на цыпочках Сквозь народ Вдруг прошли, Подумать, вперед, Подговаривая собранье. Банда висла, Трясла башкой Над отхлынувшими мужиками, Зажимала кистень рукой, Чуть притопывая Каблуками. Но под двумя знаменами стол Уплывал, в кумач наряженный тяжко, И всё шире и шире шел Шум улыбчатый Вкруг Алексашки. Алексашка смеялся: — Федоровна, «Утверждаю» — Должна сказать, «Утверждаю…» — И смущалась зотинская жена, Краской смутною Залитая. — Не могу, Александр Иваныч. — Должна. — Неспособна, ей-богу… — Но-ка. И когда кивнула людям она, Прокатился ладошный рокот. Уже на стол налег Предсельсовета, Бумаги в щепоти держа, И секретарь залистал газету, Глаза очками вооружа. И остановился Плывущий стол Под знаменными кистями. Когда по рядам Говорок прошел: — Евстигней Ярков, С сыновьями… Зашелестело в рядах: — Ярковы… — Встали, Место давая им. Но Евстигней отстранился: — Что вы, сограждане, Постоим. Он стоял С потупленным взглядом, Гражданин Ярков Евстигней, И придерживал, тихий, рядом Сыновьев, Будто кобелей. И стояли три дитяти Возле тихого На приколе, На аршин боясь отойти От отцовской любви И воли.

18

Потушили цигарки, Смолкнул шум, И предсельсовета, Пол обминая, Качнулся: — Товарищи, начинаю, Выдвигайте Пре-зи-ди-ум. Кто-то встал: — Предлагаю зачесть — Поскольку клуб Беднячеством полон И также постольку, поскольку Есть Список от партии И комсомола… Но сзади крикнули: — Это что ж? Мненьям не дозволяете ходу? В карман его список! В карман положь! Дайте высказаться Народу! И в ответ вспыхнуло: — Стервы, Чекмаревцы! Гоните их! — И голос Промеж остальных: — Во-первых, Предлагаю Алексея Седых! Вверх пятерни полезли — Нате! Уверенны, суровы, темны, Вверх бесстрашно, — Считай, председатель, Честные руки Своей страны. — Сорок. — Довольно! Довольно! — Мало! Кой-где, не выдержав, тяжела, Рука, задрожав, в темноту ныряла, Но новая Вместо нее росла. — Прошел! — И снова Сквозь долгий шум: — Юдина! — Чекмарева! — Учительшу! И вот оно вдруг Раскачалось, слово, Плечом выдвигаясь Из темноты: — Требуем Провести Чекмарева — Представителя от бедноты! Встал Потанин, От смеха икая, В дрожи весь, Слезою давясь: — Когда без желанья народу, Какая Такая будет Советская власть? — И сквозь слезу, Торопясь, считал Руки приспешников и подлипал. Так Чекмарев В табачном дыме Прошел к столу, Веселый да злой, Чтоб сесть Под знаменами Меж другими Под крики: «Да здравствует» и «долой».

19

Хмурый лоб, Веселые брови, Руку заложив За кушак, Слово схватил Михаил Петрович Редников — Партизан и бедняк.

20

— Товарищи, Призываю вас, Бросьте, По краю, покамест память жива О том, Как белели наши кости На черных знаменах Анненкова. И хоть о костях тех Слава плохая И край От разбойных войн полысел, Сабли через хребты Урянхая, Должно быть, увел Атаман не все! В правде И супротивстве повинных, У партизанов, бойцов, У нас, Цел на задницах и на спинах Дареный атаманский лампас. И знаем счет Всем старым знакомым. Боролись, товарищи, Кто как мог, И помним, Что над потанинским домом Летало на знамени: «С нами бог!» Потанин на цыпочки встал: — Да что ты, Немысленная клевета, Боже мой! — Но слово державший Бил с разлета, Тяжелый, как маузер, И прямой. — …И помним… (Свист из задних рядов И крики: — Крой, Редников! — Брешет даром!) …Как дядюшка твой, «Бедняк» Чекмарев, Рубил нас в оврагах Под Павлодаром. И скажу как умею — Мразь, кулачество, Прошлогодняя сила, Которую наша Советская власть Всё же До времени Пощадила, Против колхоза Вооружена! Знаю, Затеи у них какие, — Саблю в руки, Сапог в стремена И на рысях — Вымогать Россию! Но я, Редников, Бывший в боях, Я говорю: Не допустим этого. На нашей любви, На их костях Да здравствует Власть Советов! И мы теперь… (— Не из тучи гром! — Правильно! — Призывают к разбою!) …Слушай, Потанин, Всё отберем За век награбленное тобою. Всё отберем, Потому — кулак. И не противься, Слышишь, Потанин? Жить будет, слышишь, Колхоз Черлак, Имени Ленинского восстания.

21

Шум…

22

Иваншин, отряхиваясь, вышел на свет, Будто курица, выпущенная после щупки, В обуви, Которой прозванья нет, Голубой От холода и полукрупки. Бороденка торчала Лаптем худым, Из шубейки Клоками глядела Вата. Но Потанину хвастался: — Отстоим. — И держался молодцевато.

23

— Товарищи, Скажу как могу, Товарищи… (Огляделся тревожно.) Мы с Редниковым, Можно сказать, В снегу Вместе отстреливались, Как можно. Что же насчет Атаманских войск, Потанин затронут Мишкою ложно. Потанин — мужик, товарищи, свой, Войска ж расставляли Где только можно. Можно сказать… (Ряды: — О-ё-ёй! — Есть человек, Да совести нету! — Иваншин, подумай! — Иваншин, крой! — А сколько тебе Потанин За это?..) …Я — как свидетель… По существу же, Если колхоз — при нашей беде, Как бы дела Не стали хуже, А стали хуже Они везде. Ваш же укор Мне в укор едва ли, — Чего мне стыдиться? Какой мне стыд? Лебяжинцы Вон как организовали — Народ до сих пор Оттуда бежит. Когда присмотреться, Так видишь ясно — В единоличии Слаще жись. Можно и порознь Жить согласно… (Крик из президиума: — Стыдись!) — Стыжуся, смотри-ка, Пуще огня! Знамена От ваших дел покраснели. Да что вы На самом деле на меня, Александр Иванович, В самом деле? Чего мне стыдиться? Какой мне стыд? Да что я — В желаньях одинокий? Да вон — Середнячество не хотит! В рядах Поднялся Седой и широкий, В иконном окладе бороды, И выкатил Облегчающим лаем: — Насчет налогов туды-сюды, Колхоза ж действительно не желаем. Иваншин взметнулся: — Видишь, сласть Колхозная как приходится людям, На что нам сдалась Насильная власть?! Но басом Вывинтил злобу Юдин. Застлал его грудью: — Не нравится власть? (Почти застонав, Надвинувшись, Глухо.) Так, значит, Советская власть Не в сласть Тебе, Потанинская потаскуха? И тут же, Губы поджав, Чекмарев Встал, ожиданьем долгим помятый: — Поскольку Одергивают бедняков, Президиум Покидаю, ребята. И вынул платок. И гармонист, Смеясь, в темноте опрокинул банку, Поднял плечо, Приготовил свист, Готовый рвануть С ладов «Иркутянку». И гармонь — На красной вожже Рябая птица, — Сдержаться силясь, Дышала, поскрипывала, И уже Женатые гирьками перекрестились, «Пора» сказав, торопя затяжку, Шомполы щупая возле ног, Завидев, Что проломил Алексашка Грудью молчанья тонкий ледок, — Он уже выдался весь, Готовый Пробиться сквозь молчанье и шум, Когда над собраньем Многопудовый Голос упал на весы: — Прошу. Голову наклоняя, Под знамя Шагал Ярков С тремя сыновьями. — Прошу… (Гармонист опустил плечо, Решив, что качнуться Покамест рано. Женатые зашептались: — Что еще? — Гирьки забыв Уложить в карманы.)