Сочинения. Письма

Куняев Сергей Станиславович

38

Однако с чего бы? Деньги чтили присягу, Барыши с высот Не катились вниз, И давно провезли На прииски Первую драгу — Закутанную в рогожи Американскую мисс. Однако с чего бы? Стерегут крученые плетки Перед злобой низов Сомненье и страх. И, просеянные Сквозь решето решетки, Агитаторы на казенных хлебах. Ну и всё же на даче, При звездах, Валкий, Он просиживал ночи, Угрюм и тих, На

соломенной тихой Волне качалки… Но однажды решил: «В Москву! Никаких!»

39

И через недельки две На вокзале мореные кости Поразмял. Оглядел каретные кузова… Вся в ёканье, в грохоте, Заморского гостя — Мать купечества — принимала Москва. Вывески саженные Выстроились в шпалеры, Рванулась навстречу Скаредная красота Попечительницы Верноподданности и веры В господа тихого Иисуса Христа. Церкви мелькали: Та, сгорбившаяся, без сил, Корова С колоколами на шее, Та коньком златогривым. И лишь собор Христа Спасителя стыл, Неподвижный, Как скала перед взрывом.

40

Из раскрытых чайных вываливались люди, Бычьей кровью вскормленные. Вели разговор. Лебеди плескались На летящем в воздухе блюде, И мелькали кулаки Извозчичьих ссор. Мытари на углах Протягивали руки в м у ке, — Слепые, с прошением на груди: «Богом обиженному…» А те, что безруки, Глазами приказывали: «Пощади». Из переулка, В коляске, Встречных шараша, — Баба В драгоценной собольей Пыл и … Артемий поглядел: «Соболи-то! Наши! Ишь куда, сердечных, их упекли».

41

Этак зажил в Москве, Уже знаемой им когда-то, Обменялся визитами С тузами Града сего. Секретарь всё допрашивал: «Как?» — «Скучновато… Ну, а впрочем, вглядеться, Так ничего…» «Ну, а впрочем, вглядеться, так…» Так на рассвете Вглядывается хмурый, ушастый сыч….. Провожатый — обжился В синицынской карете И обвык, Собакой приставший хлыщ. И однажды, Букет заказав подороже, Заглянул в глаза Артемию: «Нельзя! Всё же, понимаете, Артемий Федулыч, всё же, Хоть захудавшие, а князья».

42

Но Артемию Понравилась нежданно фамилья: «Синицын к Горлицыным!» Он сказал: «Ускорь». Пара серых в яблоках, Морды мыля, Понесла их На рысях По Тверской. Хлыщ заранее Подготовил встречу как надо, Подмигнул: «Золотопромышленник! Миллионер!» И пропахшая шубами Передней прохлада Их встречала торжественно, На особый манер. Глаженый лакей, Пудреный, гладколицый, Карточки на серебряный принял поднос, В залы прошел И «Господин Синицын» Басом внушительнейшим произнес.

43

«Просить!» ………………………………………………….. Мадам

Горлицына, просто мадам, Фелица Дмитриевна — тень Фелицы — Накопила одышку, Но к сорока трем годам Всё еще по паркету ходила львицей. Кутежом, Прокученными деньгами От нее разило, «Катьками», загубленными зазря. Вовремя Фелица сообразила — Выкрасила волосы, Бросила якоря. Вовремя Фелица сообразила — Тщеславия и шика последний заслон — Дом оставила, Где дочь растила И держала Литературный салон.

44

Здесь бывал Внимательный к обедам мужчина, Пахнущий табаком, Стриженный свирепо в скобу, По неизвестным и темным причинам Вызвавшийся Прославить избу. И его ненавистник, В штанах полосатых Карапуз, щебечущий про асфальт, В стихах коего Был Лишь один достаток — Богом ему ниспосланный Мальчишеский альт. И третий… четвертый… Досужей толпы забавы, Славословы Оскудевшей от слав луны, Дикие и злые охвостья славы, Хвост цивилизации — Льстецы и говоруны.

45

Синицыну не дали опомниться хозяйка и стая Прочих: Ренн, Кобылочкин, Дочь хозяйки — Ирен… «Садитесь, прошу вас, Сейчас читает Стихи в честь Ирины Поэт Ренн». Что ж? Артемий спокойно Примостился в кресле, Слушать приготовился, Хоть не понимал Ни аза. Ренн с бумагой в руке поднялся, И вдруг полезли Круглые под бровь Ренна глаза:

МАДРИГАЛ В ЗАСУХУ

Среди пиров корявости, В дыму пивных шумношатающихся стоек Я не позабуду Твой глазастый праздник: Десятый день парное солнышко, Лукавствуют уральские топазы В теплой ресничной рощице. Май твой нежностью набухает В зелени, в пенных яблонях полощется, Высокая Ирина Горлицына. Крепкоплечая! Смотри, Весны переворот: Двадцатый день Колючее ведрышко Засухой рвется. В задыхающихся полях Схвати над трехгорьем Бескровное облачко, Примани им хмурые тучи, Помоги нам пролиться Цистернами пильзенских строк Перед твоими Узконебоскребными ногами, — Глав обольстительница, Ирина Первостолицына!

46

«Браво! Браво!» Хлыщ склонился: «Артемий Федулыч, Хлопайте!» Но Синицын суров, Тих сидел. Драгоценнейшим ветром дуло В скулы, огрубелые от ветров. Он в кресло ушел, Хуже сделался, меньше, Он глядел Всё внимательнее и веселей, Он товар оценивал — знаменитый оценщик, — Как когда-то оценивал соболей. И на сам деле Не дивиться нельзя На Ирину Горлицыну — Волосы стянуты узлищем тугим, И глаза, попыхивающие под ресницами Отсветом долгим, Отсветом золотым и густым.