Софринский тарантас

Брежнев Александр Петрович

Диспетчерша, сочувствующе посмотрев на меня, вновь взяла трубку. «Алло, «Скорая» слушает…»

Я в растерянности иду к машине. Потому что абсолютно нет никакой надежды разобраться по такому звонку, что же на самом деле хотя бы предположительно болит у больной.

— Тихий ужас… — говорю я водителю. — Лес болезней Все болит…

— Как это?

— А так. Все болит…

— И сколько лет?

— Сорок…

— Ну знаете… — бурчит водитель. — Делать ей нечего. Вот и болтает…

Он оказался прав. Вызвавшая нас женщина оказалась здоровой. На мой вопрос, для чего же она вызывала «скорую», ответила, что в тот период, когда вызывала,

у нее «все болело», а когда мы приехали, «все перестало болеть».

«Слава богу… — подумал я. — А то попробуй разберись, когда «все болит».

С Анной Петровной, передовым фельдшером «Скорой», я ездил на вызовы не один раз. С ней не скучно работать. Я ни разу не видел ее сердитой.

Анна Петровна любит давать советы молодым фельдшерам, которых каждый год направляют к нам на работу. Они приходят на «Скорую» модные, разнаряженные, с широченными серьгами, бусами-плетями, перстеньками, кольцами. Анна Петровна, тут же заметив их парадно-праздничную расфуфыренность, скажет: «Девоньки, больному не браслеты ваши нужны, а знание и умение… Да и как можно в таком блескучем виде у постели больного появляться… Поскромнее надо внешне выглядеть, скромность родственница врачевания…»

Часть девчонок слушалась ее, часть нет. Характерно все же было отметить то, что больные сразу же почему-то любили тех молоденьких фельдшериц, которые приезжали на вызовы без украшений.

Высказывала замечания Анна Петровна и насчет обувки.

«Вызова, девоньки, обслуживайте в простеньких туфельках, но ни в коем случае не на каблуке. Каторгу ногам зря не делайте. Подниматься на дальние этажи на каблучке вроде легко, а спускаться хужего не придумаешь, как по льду идешь…»

Поначалу девки не слушались. Обслуживали вызовы в моднейших туфельках, каблучок у которых тоненький и острый как игла. Но затем через неделю многие из них взяли больничные: кто пятки повыворачивал, кто мозоли натер, а у некоторых икры стали болеть и судорогой стопы сводить.

На свой первый вызов я поехал с Анной Петровной. Что и говорить, мне было очень страшно. Да и, как назло, первый вызов был ночным. За окном темень, и холодный, пронизывающий ветер гудел и метался.

Под колесами «уазика» асфальт скрипел, ветер усиливал звуки. С напряжением я всматривался в улицы, в номера домов.

— Не волнуйтесь, доктор… — шутила Анна Петровна. — Больных много, а вы один. Тем более вновь прибывшее пополнение надо жалеть… — И, подмигнув шоферу, смеялась вместе с ним.

«Сейчас им весело… — думал я. — А если на вызове ошибусь, они осудят меня… Ведь и так порой средние медработники на врачей, только что окончивших институт, настороженно смотрят. Проверяют, выпытывают грамотность, знания… Чтобы осмеять, так и ждут ошибки…»

У крыльца дома, в который нас вызвали, Анна Петровна остановила меня:

— Разрешите я первой войду… — И приветливо добавила: — Ведь я женщина…

Дом был деревянный, одноэтажный и многоквартирный. С Трудом мы нашли больную. Оказывается, боясь одна оставаться в своей комнате, она перебралась к соседям. По возрасту больная была молодой, однако состояние ее оказалось тяжелым. Давление было за двести. Мало того, оно осложнилось сильным носовым кровотечением. Кровотечение было для меня неожиданностью. Я перебирал в голове новейшие кровоостанавливающие губки, импортные зажимы, чего, безусловно, не было в моей сумке. Как оказать помощь простыми средствами, я не знал. Чем бы кончилась вся эта моя растерянность, если

бы не Анна Петровна, я не знаю. В отличие от меня, она не растерялась, быстро внутривенными вливаниями снизила у больной давление и мастерски, словно заправский отоларинголог, затампонировала ватой нос, остановив тем самым кровотечение. Жильцы квартиры, а потом и сама больная стали называть Анну Петровну доктором, а меня медбратом.

Затем мы погрузили больную на носилки и отвезли в стационар. А когда возвращались на станцию, Анна Петровна стала благодарить меня за то, что я полностью доверил ей больную.

— Только не осуждайте меня… — сказала она. — Новое пополнение врачей надо жалеть… А во-вторых, вызов ночной. А ночью девушка всегда чуть впереди юноши должна идти, — и, прижавшись ко мне, она очень ласково улыбнулась.

— А вы знаете… — волнительно произнес я. — Если бы не вы, я пропал бы… При таком крохотном количестве медикаментов и вдруг такое обширное кровотечение.

— Глупости все это… — засмеялась она и, хитро улыбнувшись, добавила: — Если будете ездить со мной, всему научитесь…

В вечернем свете лицо ее красиво светилось. А руки, которыми она поправила мне ворот халата, были очень теплыми, нежными. Она сняла с головы шапочку.

«Чудесная девушка!..» — подумал я. И лицо мое загорелось.

Старший врач жалуется младшему.

— У меня голова раскалывается…

— Ну а что я сделаю?.. — возмущается тот. Но потом вдруг советует: — Сходи к Анюте, может, она что даст.

Тот идет к Анюте, фельдшеру сумочной, у которой хранятся почти все медикаменты. Анюта, отыскав анальгин, советует выпить. Он принимает враз три таблетки, затем еще две. Проходит час. Но голова, как и прежде, болит, раскалывается. Не зная, как унять боль, он вновь идет к врачам.

— Ну что? — спрашивают те.

— Вот она боль, вот она… — жалуется старший врач, показывая на лоб.

Тогда младший врач, найдя медицинский справочник, начинает рыться в нем. Но медицинский справочник не справочник автомобилиста, и, тут же кинув его в сторону, с грустью смотрит на старшего врача, который так обхватил руками голову, что со стороны кажется, что это не голова у него, а шар, готовый в любую минуту вырваться и улететь.

— Слышишь, а слышишь… — советует вдруг он. — А ты сходи к Пахомовне, может, она что посоветует…

Пахомовна старушка махонькая, ветхозаветная, в школе не училась. Она у нас работает по вечерам на так называемой подработке, а днем санитарит в районной больнице.

— Бога ради, Пахомовна, выручи… — застонал врач, переступив ее порог. — Голова болит, раскалывается.

Пахомовна, со смущением привстав из-за стола, поправила на голове беленький платочек:

— Ой, да что же ты, миленький, стоишь как купец. Присаживайся… — и подала табуретку.

Он сел. Тоскливо, измученными глазами посмотрел на махонькую, в два раза меньше его старушенцию. А та, понимающе закивав льняной головой, предложила:

— Выпей лимонной водицы, небось горло-то пересохло…

— Спасибо… — прошептал он, с жадностью припав к ковшу. А про себя подумал: «Меньше крохи, а сочувствует!»

— Боль твою я мигом на мороз выгоню, вот увидишь… — по-воробьиному нахохлившись, с уверенностью произносит Пахомовна. И, поправив медное колечко на пальчике, раза три ладошкой погладила доктора по голове. — Рука у меня, сыночек, тепленькая… — И добавила: — Голова — это ерунда. Вот коли ногу или руку подвернешь, это другое дело…