Софринский тарантас

Брежнев Александр Петрович

А потом она пожевала воздух губами и произнесла:

— Сыночек, а ведь это у тебя не головка болит, а душонка. Выхода она просит. Тоска ее нагнала. Вот она и выхода просит. Смикитил, сыночек…

— Смикитил… — засмеялся доктор.

А Пахомовна тут же:

— А хочешь, я тебя бульончиком попотчую? А потом чайком мятным.

— Еще бы… — улыбается он и чувствует, что головная боль уменьшается.

— …Алло. Говорите громче. Плохо слышно. Стасова, 3… Квартира. Алло… Вы кто ей будете?.. Хорошо. Встречайте…

— Сложный вызов? —

спросил я диспетчершу.

— Да нет… ничего особенного… — успокаивающе проговорила она. — Сосед вызывает. То ли соседка упала, то ли кто приложил ее. Никак не пойму. Он захлебывается, все проглатывает. Единственно, поняла, что просит как можно скорее приехать…

И вот мы мчимся на вызов. Водитель весь какой-то маленький, похожий на ушастого зайчонка, совершенно не обращая на меня внимания, со страхом рассматривает своими крохотными глазами темноту. Дорога ужасная, буквально только что при минусовой температуре прошел дождик. Так что гололедица отменная. Я смотрю на водителя с уважением Он со всей силы впился руками в баранку и, включив дальний свет и сирену, пилит без передыха, почти не сбавляя скорости на поворотах. Впереди нет-нет да появится огонек, но, подрожав, тут же исчезает. И тогда кажется, что эта темень не отступится и будет вот так вот всю жизнь.

— Ничего… — окидывая меня взглядом, произносит водитель. — Скоро приедем… — И, жадно вдохнув из приоткрытой форточки свежего воздуха, улыбнется призрачной темноте.

Машина плавно останавливается у нужного дома. Где-то наверху слышится шум. Я поднимаюсь на третий этаж и захожу в приоткрытую квартиру. И тут…

— Зачем вы приехали? Зачем? Кто вас вызвал?.. — кричит на меня худенькая женщина в длинном не по росту халатике и прикрывает рукой рассеченную кожу на лбу. Рана кровоточит. Тряпица, которой она пытается остановить кровь, промокла, и при надавливании ткань сама уже кровит похлеще раны. А вот и прибежал сосед, весь какой-то затравленный, белобрысенький и в очках.

— Это ты вызвал? — кинулась она к нему. — А-а-а… Другого выхода не мог найти. Да ты знаешь, что за это тебя придушить мало…

Я пытаюсь поставить сумку на стол, снять пальто. Уж больно рана опасная, и она меня пугает не только большим размером, но и своим обильным кровотечением. Однако больная как ни в чем не бывало выпроваживает меня из квартиры вон.

— Уходите сейчас же. Уходите. Я не хочу, чтобы о моем скандале с мужем узнал весь город. Из-за вас разговоры пойдут. Он занимает пост… Что вы наделали?.. Вы даже не представляете… И зачем вы только приехали.

Я пытаюсь успокоить ее. Она ни в какую, орет на меня, уходите, и все. Рана продолжает кровоточить, и руки ее, которыми она прикасается ко лбу, стали от крови шоколадными.

Сосед уже и не рад, что вызвал «скорую». Хотел сделать как лучше, а вышло, что он своим вызовом оповестил о трагедии весь дом.

— Вас надо срочно госпитализировать… — объясняю я ей. Но она продолжает меня выталкивать. — Тогда обратитесь хотя бы в травмпункт, — упираясь, кричу я ей, не понимая, что уже давным-давно нахожусь на лестничной площадке.

— Пошел ты вон! Вон… вон!.. — в истерике кричит и рыдает она. — Вы

меня опозорили… Вы… — заикается она. — Если бы вы только знали, что наделали. Он не простит… не простит… Понимаете ли вы это или нет?

— У вас обильное кровотечение… — доказываю я ей свое. — И вам надо срочно обратиться в приемный покой. Придется наложить три шва. Это минимум. Понимаете, минимум…

— Дурак… — бросает она мне и захлопывает дверь перед моим носом.

Я оглядываюсь по сторонам. Почти изо всех квартир вышли люди. Они в ужасе смотрят на испачканный кровью мой халат. «Если она вдруг умрет от кровотечения, они подпишутся… они… заступятся за меня… Спасибо, что хоть вышли».

Люди в испуге смотрят на меня. «Неужели я так страшен?.. — я креплюсь, хотя от слова «дурак» звенит в ушах. — Нет, не годится… — вздыхаю я. — Люди могут струсить, не подпишутся и не заступятся. Мало того, еще обвинят, скажут, что, мол, не разобрался в ситуации, не настоял и прочее, прочее».

Кто-то из толпы, глядя на меня, фыркнул. А косопузый малец, стоящий впереди всех, вдруг, поковырявшись пальцем в носу, произнес:

— А чего тогда по телевизору говорят, что дяди доктора все могут.

«Это надо же, хилоногий, весь рот в повидле, а царапнул до потрохов». Я краснею. А ему хоть бы что. Вот он достал откуда-то капустную кочерыжку и, посматривая на меня на самом деле чуть как не на дурака, стал хрустеть ею и улыбаться. «Нет, нет… не годится…» — вздыхаю я, от злости не зная, куда себя деть.

Терпение во мне лопается. «Эх, была не была!»

И вот я, уже объятый каким-то беспамятством, бросаюсь на обтянутую дерматином дверь. Стучу в нее так, что покалывает в обеих лопатках. Фасонно сшитый мой халатик с треском расползается на спине. Наконец, безъязыко морщась, она открывает дверь. Вижу, что перетрухнула. И тут, не теряя и доли секунды, сграбастываю ее в охапку и, не дав ей даже опомниться, прямо в халатике и в комнатных тапках на руках несу к машине. Шофер с ходу понял меня. Его мотор взревел. Взвизгнула сирена, и отработанно в такт ей кроваво-красно задрожала мигалка.

— Что вы делаете? — опомнившись, закричала она, уже находясь в машине. — Это самоуправство. И вы за это ответите…

Но я не слушаю ее. Дело сделано, женщина будет спасена. Водитель едет как надо, обгоняя всех подряд и справа, и слева.

— Вы хам… — продолжает она с прежним неотразимым напором. Но тут же, достав перевязочный пакет, я подавляю весь ее этот напор остановкой кровотечения.

Упершись в стенку салона, она смотрит на меня как на быка, не зная, то ли ей радоваться, то ли вновь плакать.

— Ну ладно, будет тебе… — нашептываю я ей и от волнения сам себе пошмыгиваю носом. Кое-как полубантиком завязав кончики бинта на ее голове, добавляю: — Вот окажу тебе скорую помощь, и тогда живи как хочешь… А пока… — И, утерев остатками бинта слюну с ее рта и пройдясь ласковым взглядом по всей ней, я вновь запальчиво нашептываю ей: — Ну ладно, будет тебе… будет…

Она взъерошенно смотрит на меня. И я замечаю, что уже нет у нее той прежней нервной судороги и захлеба, от которого я поначалу растерялся и струхнул.