Софья Ковалевская

Воронцова Любовь Андреевна

Но Ковалевская горячо встала на защиту города своей мечты — Гейдельберга: нет, нет, они с мужем непременно поедут в этот тихий, сосредоточенный центр науки…

После обеда, когда мужчины собрались выкурить по сигаре, Мария Александровна увела гостью в свою комнату и принялась расспрашивать о планах Анюты и Жанны Евреиновой: нашелся ли какой-нибудь подходящий «жених» для них? Софья Васильевна попыталась было намекнуть, что вот-де Иван Михайлович Сеченов мог бы вполне подойти к роли фиктивного мужа. Но Мария Александровна решительно не пожелала понимать намеков. Она сама собиралась официально развестись с Боковым и обвенчаться с Сеченовым; положение «гражданской жены» было очень тяжело. Софья Васильевна умолкла и с нерассуждающей нетерпимостью,

объяснив намерение Боковой эгоизмом, собственничеством, сообщила Анюте:

— Нет, мы никогда не сможем признать подобных «собственников» вполне нашими, близкими нам по верованиям! Обидно, что брат Владимир Онуфриевич не магометанин: он женился бы тогда на всех «сестрах» по духу и освободил бы их!..

18 сентября, в девять часов утра, Софья Васильевна в сопровождении Ковалевского, Петра Ивановича Бокова и своего дяди Петра Васильевича Крюковского отправилась на лекцию Сеченова.

В аудиторию ее провели черным ходом, укрывая от глаз начальства. Студенты держались отлично: они не только не разглядывали ее, но ближайшие по скамье соседи даже нарочно смотрели в другую сторону.

Лекция продолжалась час. Сеченов говорил очень хорошо, ясно, Софья Васильевна не пропустила ни слова. Вернувшись домой, она тут же записала слышанное, а потом занялась физиологией.

К обеду пришел товарищ Ковалевского Илья Ильич Мечников и произвел на нее не очень приятное впечатление: он не скрывал того, что не станет фиктивным мужем Анюты, так как собирается жениться по любви. Он, конечно, сочувствовал стремлению девушек к высшему образованию, находя его необходимым для общего развития, но в то же время был убежден: женщина не может вносить творчество в науку, так как гениальность, по его мнению, есть «вторичный мужской половой признак». Все же Илья Ильич пообещал Софье Васильевне достать разрешение на посещение его лекций, а также лекций по физике, и она тут же простила его «отвратительно консервативные взгляды и несправедливость».

Итак, физиология у Сеченова, анатомия у Грубера, математика у Страннолюбского, биология у Мечникова — чего же еще желать!

Тревожила только мысль о «начальстве»: не запретит ли оно слушать лекции?

Эти мысли так угнетали, что и сны Софьи Васильевны были неспокойны.

«Я видела Суслову, — описывала она в письме к Анюте один из таких снов, — и она рассказывала, как ей было тяжело в Цюрихе, как все презирали и преследовали ее, и она не имела ни минуты счастья; потом она очень презрительно посмотрела на меня и сказала: «Ну, где тебе».

Брат Ковалевского Александр Онуфриевич, казанский профессор, до такой степени не верил в «доброту» царских чиновников, что нисколько не сомневался в скорой отмене разрешения женщинам слушать лекции и советовал невестке непременно переодеться мальчиком, чтобы проникать в аудитории.

Ясно было одно: без борьбы женщины не приобретут прочного права на высшее образование. И они начинали бороться все решительнее. Вскоре Софья Васильевна подписала петицию четырехсот общественных деятельниц России о разрешении женщинам посещать университетские лекции. Петиция была подана правительству по инициативе М. В. Трубниковой, А. П. Философовой и Н. В. Стасовой. Ей предшествовало смелое обращение переводчицы, публицистки, издательницы журнала «Неделя» Евгении Ивановны Конради к съезду русских естествоиспытателей 1867 года. Свою записку, в которой Конради говорила о тяжелой участи стремившихся к просвещению женщин и просила ученых позволить им посещать университет, она заканчивала словами; «Если, понявши, мы промолчим, камни закричат».

До этого выступления мало кто знал Конради. Дочь богатого тульского помещика Бочечкарова, она воспитывалась дома. Кроме трех европейских языков, знала не очень много. Но идея освобождения овладела Евгенией Ивановной так властно, что она сама подготовилась и, оставив дом родителей, поступила воспитательницей в московский Петровский институт. Выйдя вскоре замуж за врача Конради, Евгения Ивановна

стала заниматься переводами для русских издательств и для «Заграничного вестника», негласным редактором которого до своего ареста был П. Л. Лавров.

Первым большим ее переводом был роман Джордж Элиот «Адам Бид», очень заинтересовавший русских читателей. Серьезный разбор романа Жорж Санд «Последняя любовь», сделанный Конради, показывал смелость и широту ее взглядов. Она была хорошо знакома с писателями Н. С. Курочкиным, Глебом Успенским, с профессорами С. А. Усовым, В. Ф. Лугининым, с Лавровым. Лугинин и Усов дали ей денег на издание журнала «Неделя», скоро ставшего весьма влиятельным.

Обращение Конради к съезду произвело впечатление и на ученых и на общество. Профессора обещали свою поддержку. Они не могли заставить правительство изменить официальную точку зрения в этом вопросе и подсказали женщинам подать петицию.

Подписывая петицию, каждая из женщин как бы давала в руки правительству оружие против себя. Но бороться было необходимо. Столько препятствий вставало на пути желавших учиться, что так не могло продолжаться. Софья Васильевна сама испытала муки этого бесправия. Сколько пришлось хлопотать о приобретении акушерского свидетельства, без которого не позволяли посещать лекции по анатомии! Чего стоила неудачная попытка получить разрешение на лекции физика Ф. Ф. Петрушевского! Профессор, который охотно выступал в женских кружках, решительно отказался помочь Ковалевской: это зависит не от него; существует, видите ли, закон не пускать женщин, а пускать неофициально он не возьмется. Скучный господин! Пришлось тут же бежать к Петру Петровичу Фандер Флиту, участнику студенческих волнений 1861 года, которому пришлось сидеть в Петропавловской крепости, и «вообще человеку передовому». Он состоял лаборантом у Петрушевского — не поможет ли? Петрушевский не сдался. Но сам Фандер Флит и жена его, двоюродная сестра Чернышевского, известная в нигилистических кругах как «кроткая Полинька», очень понравились Ковалевской. Полина Николаевна познакомила Софью Васильевну со своим братом Александром Николаевичем Пыпиным, с женой Чернышевского Ольгой Сократовной, с его сыновьями Михаилом и Александром.

Ольга Сократовна, верная подруга Чернышевского, оставила глубокий след в сердце Ковалевской. Ей была симпатична яркая, своеобразная красота этой маленькой стройной женщины, казалось пропитанной горячими лучами солнца. Она любовалась глазами Ольги Сократовны, которые были темными от длинных черных ресниц, но меняли цвет от настроения.

«Они бывают то синими, то темно-серыми, карими, — писала Софья Васильевна в «Нигилисте», — иногда в них вдруг запрыгает множество золотых точек, и тогда кажется, точно маленький бесенок из них выглядывает». Но еще больше, чем внешность, пленяло Ковалевскую в Ольге Сократовне ее удивительное мужество: делая все, чтобы прослыть легкомысленной супругой ученого мужа, Ольга Сократовна пользовалась этой маской, помогая Чернышевскому скрывать от жандармских глаз то, что они не должны были видеть, а оказавшись женой «государственного преступника», она с большим достоинством выносила муки, выпавшие на ее долю.

Ковалевскую влекло к семье Чернышевского. Она обнаружила у Александра незаурядные способности к математике и уговаривала его заняться этой наукой. Сама она все больше и больше отдавала ей предпочтение.

После первого увлечения лекциями, которые, наконец, стали ей доступны, Софья Васильевна увидела: изучать надо только математику! Как ни старалась она заставить себя интересоваться медициной, поддавшись царившему среди молодежи стремлению работать в деревне, не лежала у нее душа ни к какой практической деятельности. Анатомию она находила «скучной», хотя в ее комнате, служившей одновременно гостиной, рядом с большим красивым письменным столом и книжной полкой стоял настоящий скелет — подарок доктора Бокова, и она усердно зубрила латинские названия костей, изучала череп и шутила: «Кто бы подумал, что такая у нас чепуха в голове!»