Софья Ковалевская
Шрифт:
Счастье, подлинный творческий восторг Софья Васильевна испытывала, лишь погружаясь в глубины математики. Не сделает ли она больше для женского движения, если добьется в науке того, что открыто пока только мужчинам? Но если теперь, в молодые годы, не отдаться исключительно любимой науке, можно непоправимо упустить время! «Я убедилась, что энциклопедии не годятся и что одной моей жизни едва ли хватит на то, что я могу сделать на выбранной мною дороге», — писала она сестре.
И Софья Васильевна, сдав экзамен на аттестат зрелости, снова вернулась к Александру Николаевичу Страннолюбскому, чтобы основательнее изучить математику перед поездкой за границу. Страннолюбский занимался с ней по пяти часов кряду. А в минуты отдыха этот человек, с
Ученица живо откликнулась на призыв преподавателя. Узнав, что кузина Жанны Евреиновой Юлия Всеволодовна Лермонтова мечтает об изучении химии и хлопочет об устройстве подготовительных курсов для женщин в Москве, Софья Васильевна написала ей. Она говорила Юлии, что и эти хлопоты, и создание в Петербурге женских курсов, лекции и предполагаемый параллельный курс для девочек в мужской гимназии — «чрезвычайно полезная мера». Но когда все это будет! Пока же, в ожидании будущих благ, многие подготовленные женщины бегут за границу. И Софья Васильевна уговаривала Юлию ехать в Гейдельберг. «Я сама не дождусь, — признавалась она, — когда смогу уехать за границу; и как бы хотела, Юлия, учиться там вместе с вами; я не могу себе представить более счастливой жизни, как тихой, скромной жизни в каком-нибудь забытом уголке Германии или Швейцарии между книгами и занятиями».
С горячностью, на какую только была она способна, Софья Васильевна просила кроткую Юленьку добиться от родителей разрешения на заграничную поездку. А когда ей показалось, что решимость и мужество девушки начинают сдавать, она не остановилась даже перед поездкой в Москву.
В Москве она познакомилась с родителями Юлии Лермонтовой и убедила их в своей достаточной респектабельности для роли защитницы и покровительницы их дочери за границей. Старики пообещали отпустить с ней дочь. Анюте Крюковские тоже разрешили ехать с замужней Соней. Одна Жанна Евреинова оставалась пока под властью семьи.
Все складывалось как нельзя лучше, немного смущали только отношения с Владимиром Онуфриевичем. Она больше не испытывала восторженного поклонения ему, подчас чувствовала себя скорее его старшей сестрой.
Софья Васильевна успела разобраться в характере своего друга. Она увидела, что при всей талантливости Владимир Онуфриевич безволен, способен легко приходить в отчаяние от неудач и терять голову от успехов. И она изо всех сил старалась убедить его в необходимости учиться. Но он не верил в то, что сможет заниматься науками, был не в состоянии сосредоточенно и целеустремленно работать, не отвлекаясь для массы других дел. Многие свойства характера Владимира Онуфриевича раскрыл перед Софьей Васильевной и Сеченов.
— Владимир Онуфриевич, — говорил он, — человек умный, живой, даровитый, но, к сожалению, он живет слишком быстро. Нарисовать его портрет мне не под силу — уж слишком он подвижен и разносторонен: живой как ртуть, с головой, полной широких замыслов, он не может жить, не пускаясь в какие-нибудь предприятия, и делает это не с корыстными целями, а по неугомонности природы, неудержимо толкающей его в сторону господствующих в обществе течений. Возьмите его издательские дела, из-за которых мы познакомились и сдружились в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году. В те времена была мода на естественные науки, и спрос на книги этого рода был очень живой. Как любитель естествознания, которым занимался Александр Онуфриевич, ваш супруг делается переводчиком и втягивается мало-помалу в издательскую деятельность. Начинает он с грошами в кармане и увлекается первыми успехами; но замыслы растут много быстрее доходов, и Владимир Онуфриевич у нас на глазах начинает кипеть: бьется как рыба об лед, добывая средства, работает день и ночь и живет годы чуть не впроголодь, нам, переводчикам, денег не платит, кругом долги,
И в самом деле, если Софья Васильевна видела в поездке за границу великую победу, Владимир Онуфриевич рассматривал ее скорее как возможность скрыться от опротивевших долгов и кредиторов.
— Ах, это будет поистине чудо, Софа, если вы заставите меня пройти курс в каком-либо университете! — говорил он Софье Васильевне к ее великому негодованию и, что греха таить, к гордости.
Да и в его чувствах к ней, как будто и добрых и братских, она различала фальшивую ноту, которую не могла точно определить, только все острее видела, что Владимир Онуфриевич увлекает ее в сторону от «аскетической жизни», от судьбы, уготованной ей и Анюте.
«Ты не поверишь, — писала она сестре, — как я боюсь избаловаться и расслабнуть. На занятия мои и на тебя полагаю я всю мою надежду сохранить прежнюю чистоту и крепость. Аскетизм мне решительно не дается и, чем больше я мечтаю о нем, тем привольнее и отраднее расстилается моя жизнь, тем больше попадает на мою долю баловства и счастья».
Анюта с юности сознавала свое отличие от других девушек, и Софья Васильевна, зеркало ее меняющихся настроений, мыслей, не могла не отражать этого убеждения в исключительности предназначения сестер Крюковских на земле. Несомненный писательский талант Анны и необыкновенная математическая одаренность Софьи должны были повести их иной дорогой, чем других юношей и девушек. Сестры верили в могучую силу образования и в свою просветительную миссию. Эта высокая миссия требовала отказа от всех суетных земных удовольствий, полного отрешения от всяческих соблазнов. Жизнь революционера, жизнь ученого немыслима без подвига!
А Владимир Онуфриевич заботился об удобствах жены так неустанно, что Софья Васильевна испытывала даже неловкость из-за чрезмерности этих забот. Они слишком отвлекали от аскетизма и, говоря откровенно, подчас были настолько соблазнительны, что трудно оказывалось не поддаться им.
Правда, Софья Васильевна верила, что сумеет преодолеть все соблазны во имя долга. Сестры и «брата» ей было достаточно, чтобы ее любящее сердце не испытывало голода. Предстоящие же труды, как первые шаги на пути к подвигу, должны целиком заполнить жизнь, дать духовное удовлетворение. И все же страх не устоять нет-нет да и закрадывался в душу…
3 апреля 1869 года Ковалевские и Анюта выехали в Вену, так как там были нужные Владимиру Онуфриевичу геологи.
На всю жизнь запомнили сестры чувство радостной свободы, которое испытывал тогда русский человек, впервые перешагнувший границу, оказавшийся за чертой владычества царско-чиновничьего самоуправства.
Поезд уносил их на Запад, а они, стоя у окна, прижимались друг к другу, шепотом делились своими мечтами. Они надеялись, что никто и ничто не помешает им осуществить их большие замыслы. Соня скромно ограничивалась только научным трудом. Анюта… О, Анюта собиралась ниспровергнуть старый буржуазный строй, перевернуть всю Европу. Соня восхищалась отвагой старшей сестры и ожидала от нее таких произведений и революционных переворотов, которые изменили бы жизнь всего мира.
В Вене Софья Васильевна немедленно отправилась к профессору физики Ланге за разрешением посещать его лекции. Против ожидания, он позволил это охотно.
Возможно, что и другие профессора не противились бы, но она не нашла в Вене хороших математиков, жизнь была очень дорога, а отец обещал присылать ей с Анюгой всего тысячу рублей в год. Ковалевская решила попытать счастья в Гейдельберге, который рисовался в ее мечтах обетованной землей студентов.
Уехала она в Гейдельберг с сестрой. Владимир Онуфриевич остался в Вене.