Софья Ковалевская
Шрифт:
«Обетованная земля» встретила неприветливо. Профессора Фридбрейха, с которым Софья Васильевна была немного знакома, в городе не оказалось. Она пошла к знаменитому физику Кирхгофу.
Маленький, сухонький старичок на костылях с великим изумлением воззрился на молоденькую русскую и заявил, что ей следует испросить разрешение не у него, а у проректора университета Коппа.
На счастье, вернулся из путешествия профессор Фридбрейх. Он отнесся к просьбе Ковалевской с сочувствием, дал свою карточку к проректору. Проректор же сказал, что не может брать на себя столь неслыханное позволение, — пусть решают профессора. Снова Софья Васильевна нанесла визит Кирхгофу, ученый ответил, что был бы рад видеть ее в числе своих слушателей, да как на это посмотрит Копп? А
«О, не слишком ли много ученых занимается моей скромной особой?» — с грустной иронией подумала Ковалевская.
Опять приходилось ждать сложа руки. Между тем о ней собирали сведения. Какая-то женщина рассказывала Коппу, что Ковалевская — молодая вдова. Копп был встревожен разноречием сообщений. Пришлось вызывать Владимира Онуфриевича из Вены, чтобы доказать, что у русской действительно есть муж.
После всевозможных проволочек комиссия отважилась допустить Софью Ковалевскую к слушанию лекций по математике и физике. «Припоминаются, — писал о появлении Ковалевской в аудитории К. А. Тимирязев [5] ,— хотя в общем корректные, но несколько глупо недоумевающие физиономии немецких буршей, так резко отличавшиеся от энтузиазма и уважения, с которыми мы когда-то встречали своих первых университетских товарок».
5
К. А. Тимирязев работал тогда в Гейдельберге, в лабораториях Кирхгофа и Бунзена.
Занятия Софьи Васильевны начались 16 апреля: двадцать две лекции в неделю и шестнадцать из них — чистая математика!
Занималась Ковалевская с тем напряжением, забывая обо всем на свете, с каким всегда шла к намеченной цели. В течение трех семестров 1869/70 учебного года она слушала курс теории эллиптических функций у Кенигсбергера, физику и математику у Кирхгофа, Дюбуа-Реймона и Гельмгольца, работала в лаборатории химика Бунзена — самых известных ученых Германии.
Профессора восторгались ее способностью схватывать и усваивать материал на лету. Молва о ней шла по всему Гейдельбергу. Однажды бедно одетая женщина, встретив Софью Васильевну, остановилась и сказала своему ребенку: «Смотри, смотри, вот та девочка, которая так прилежно учится в школе!»
КНИГИ И ЛЮДИ
В сентябре Владимир Онуфриевич повез жену в Лондон, где у него были дела с Гексли и Дарвином. В эту поездку Софья Васильевна познакомилась с английской писательницей Джордж Элиот.
В Лондоне Ковалевская знала тогда только господина Раллстона, заведующего славянским отделом Британского музея и одного из немногих англичан, владевших русским языком, знакомого с русской литературой и писателями Тургеневым, Боборыкиным и другими. Раллстон был в дружбе с Владимиром Онуфриевичем с 1861 года. Он много рассказывал Ковалевским о Джордж Элиот, ее жизни.
Элиот пользовалась в России большой известностью. Ее романы, затрагивавшие жизнь ремесленников, духовенства, отражавшие борьбу за расширение избирательных прав, за человеческие права женщин, вызывали горячий отклик в среде прогрессивной молодежи. Софья Васильевна разделяла это преклонение перед автором-женщиной. И когда Раллстон предложил представить ее Элиот, Софья Васильевна спросила:
— А какое удовольствие может доставить ей мое общество? Наверное, ей покажется смешным, что какой-то русской студентке пришла в голову такая нескромная мысль. В детстве я наслушалась забавных историй, происходивших с одним из моих родственников со стороны матери, Сенковским — «Бароном Брамбеусом», сейчас почти забытым, но тогда пользовавшимся большой популярностью романистом. Известность притягивала к нему множество провинциалов, которые приветствовали писателя неизменной фразой: «Я считал бы, что не использовал должным образом свое пребывание в Петербурге, если бы не увидел его величайшей достопримечательности — великого Сенковского». Мой дядя принимал
Господин Раллстон старался убедить Софью Васильевну, что ей подобный прием не угрожает, и посоветовал написать несколько слов Джордж Элиот. Софья Васильевна последовала совету. Писательница ответила, что имя Ковалевской ей небезызвестно, что она слышала о ней от английского математика, встречавшего русскую студентку на лекциях в Гейдельберге, и желала бы лично познакомиться с ней.
Домик Элиот, где она жила с мужем, господином Джемсом Люисом, автором известной в России книги «Физиология обыденной жизни», был расположен в богатой зеленью части Лондона. Софья Васильевна несмело вошла в гостиную.
При первом взгляде Джордж Элиот показалась ей совсем не похожей на созданный воображением образ. Перед ней стояла довольно пожилая женщина с непропорционально большой головой и худощавой фигуркой, облаченная в черное платье из полупрозрачной ткани, не скрывавшей худобы и подчеркивавшей болезненный цвет лица. Но звуки мягкого, бархатного голоса заставили забыть о ее внешности.
Джордж Элиот усадила Софью Васильевну на маленьком диване и заговорила с ней просто, непринужденно. Не прошло и получаса, как гостья совершенно поддалась обаянию хозяйки, влюбилась в нее и нашла, что настоящая Джордж Элиот лучше воображаемой.
Тургенев в разговоре с Ковалевской как-то сказал об Элиот: «Я знаю, что она дурна собой, но когда я с ней, я не вижу этого», — и добавил, что Джордж Элиот заставила его понять, как можно без ума полюбить женщину безусловно, бесспорно некрасивую.
Муж Элиот был живым, подвижным человеком, с тем умным, интересным безобразием, которое бывает привлекательнее правильных, но бесцветных лиц. Софью Васильевну поразила противоположность характеров этой супружеской четы. Элиот — замкнутая, болезненно чуткая, живущая в своем вымышленном мире воображения. Люис — отдающийся впечатлению минуты, склонный к шумливой, кипучей деятельности в самых разнородных областях. Страстная, не вполне свободная от некоторой сентиментальности Джордж Элиот должна была страдать от подвижности и легковесности мужа, а он — возмущаться тем нравственным гнетом, какой она бессознательно налагала на него. Что-то в этой чете напоминало Софье Васильевне ее собственные отношения с мужем, чем-то походил Люис на Владимира Онуфриевича, а Элиот на нее самое. И Ковалевская долго размышляла над тем, как же сказывается разница натур писательницы и ее мужа на их жизни: несоответствие характера супругов Ковалевских начинало проявляться все резче…
— Я принимаю каждое воскресенье, — сказала Джордж Элиот, когда Ковалевская поднялась, чтобы уйти. — И хотя многих из моих друзей в это время года нет в Лондоне, я, однако, надеюсь, что вы будете иметь возможность встретиться с людьми, которые, несомненно, будут для вас более интересны, чем такая старая женщина, как я.
В следующее воскресенье Софья Васильевна снова появилась в гостиной Джордж Элиот, где было уже человек двадцать гостей. Никто не назвал ей фамилию вошедшего в комнату старичка с седыми баками и типичным английским лицом. Джордж Элиот обратилась к нему со словами:
— Как я рада, что вы пришли сегодня. Я могу вам представить живое опровержение вашей теории — женщину-математика.
— Надо вас только предупредить, — обернулась она к Ковалевской, — что он отрицает самую возможность существования женщины-математика. Он согласен допустить в крайнем случае, что могут время от времени появляться женщины, которые по своим умственным способностям возвышаются над средним уровнем мужчин. Но он утверждает, что подобная женщина всегда направит свой ум и свою проницательность на анализ своих друзей и никогда не даст приковать себя к области чистой абстракции. Постарайтесь-ка переубедить его.