Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны
Шрифт:
Когда большевики во время всего столь жуткого для них 1918 года, несмотря ни на что, снова и снова цеплялись за партнерство с Германией, то не только из необходимости — это тоже было, разумеется, — но и в страстном ожидании, что «Германия» все же недолго будет оставаться Германией кайзера, что в ней, напротив, заложена совсем другая, социалистическая Германия, что она вдруг — как в сказке дикий зверь, с которым ложатся в постель — превратится в прекрасного принца. Как же хорошо, что ты уже улеглась с ним в постель!
Большевики не только ждали — страстно надеясь, и, можно почти даже сказать, молясь — германской революции, они также делали, что могли, чтобы помочь вызвать её. Конечно же, многого они тогда сделать не могли. У них было полно других забот, чтобы удержаться на плаву; и у них не было Ленина, которого они могли бы заслать в Германию. Тем не менее русское посольство, которое со времени заключения Брест-Литовского
Скорее уж большего успеха добилась русская пропаганда в самой России: среди солдат немецкой восточной армии, из которых многие, по свидетельству Людендорфа, когда они в течение 1918 года были переведены на запад или в гарнизоны Германии, «подхватили большевистскую бациллу»; и в особенной степени среди немецких военнопленных, которых большевики тотчас же освобождали и «обращали» в свою веру.
В Москве весной 1918 года существовала большевистская организация из не менее чем 29 000 бывших военнопленных, во главе которой стоял не кто иной, как Эрнст Ройтер — тот самый Эрнст Ройтер, который тридцать лет спустя станет всемирно известен в качестве бургомистра Берлина во время блокады. Возможно, он представляет яркий пример того, насколько мощно воздействовала русская революция на многих молодых немцев, которые тогда попали в сферы её влияния в качестве солдат или военнопленных в России.
Эрнст Ройтер, тогда молодой человек 28 лет, стал под её влиянием не только восторженным коммунистом, но он также открыл свой политический талант. Председательство в организации пленных не было концом его русской карьеры: в мае 1918 года он лично встречался с Лениным, «чья деловая твердость и немногословная рассудочность произвели на молодого Ройтера непреходящее впечатление, от которого он позже никогда не отрекался», как писали его биографы Вилли Брандт и Ричард Лёвенталь. И Ленин сделал Ройтера народным комиссаром по делам поволжских немцев — юный немец тоже произвел на Ленина впечатление: «блестящий и светлый ум, только немного чересчур независимый», написал он в конце года в рекомендательном письме, с которым он свою юную находку после германской ноябрьской революции препроводил немецкой коммунистической партии.
В течение шести месяцев Ройтер был на Волге практически главой правительства немецкоговорящего государства с частичной автономией в составе новорожденного Советского Союза [3] . Его последним официальным действием в этой роли была поздравительная телеграмма Карлу Либкнехту по поводу его освобождения из каторжной тюрьмы в конце октября 1918 года. В ней он выразил надежду, «что скоро немецкий пролетариат своим мощным кулаком разгромит главного врага в своей собственной стране, чтобы рука об руку с русским пролетариатом сделать свободной дорогу к мировому социализму».
3
Здесь автор ошибается: Советский Союз был образован в 1922 году, но никак не в 1918 (Примечание переводчика).
Однако главным вкладом России в дело немецкой революции 1918 года была не её пропаганда, а попросту её пример.
«Слово — как след на воде, Но все же проторенная дорожка ведет за собой дело».Русская октябрьская революция показала
Это запомнилось, и это стало школой. Когда в Германии в ноябре 1918 года грянула революция, то революционеры знали — или полагали, что знают — как следует её делать: повсюду они моментально создавали рабочие и солдатские советы, объединялись в региональные и надрегиональные собрания советов, создавали исполнительные комитеты, а на вершине власти они создали «Совет народных уполномоченных».
Казалось, что Германия за одну ночь стала идеальной республикой Советов — гораздо более совершенной и упорядоченной, гораздо быстрее и проще, чем сама Россия, в которой целых полгода длилось соперничество между Советами и Временным правительством и где еще и теперь имели место примечательные неявные отношения между Советами и большевистской партией, которые постепенно очень отчетливо и явно разрешились в пользу партии. Немецкое подражание на первый взгляд казалось гораздо более удачным, чем русский образец. Ведь подражать всегда легче, чем показывать пример…
Как известно, это немецкое подражание русской революции затем весьма быстро оказалось пустым орехом. Почти с первого дня немецкая революция стала развиваться вспять, вскоре Советы уступили власть Национальному собранию, через несколько месяцев каждый уже видел, что революция потерпела крушение, а через неполный год Германия уже стала оплотом контрреволюции.
В чем была причина? По общепринятым до сих пор русским и коммунистическим объяснениям — в двойной игре и в предательстве вождей социал-демократов, которые встали во главе революции лишь для того, чтобы её «обуздать» и подавить. То, что они это сделали, не отрицается. В известной мере коммунисты со своим объяснением совершенно правы. Но почему это им удалось сделать? Ведь и у русских меньшевиков в конце концов в 1917 году был заключен союз с буржуазией и с армией; ведь и они после первого неудавшегося мятежа в июле 1917 года преследовали и подавляли большевиков; ведь и они хотели «обуздать» революцию. Почему немецким социал-демократам (и их буржуазным и контрреволюционным союзникам) удалось то, что не получилось у русских меньшевиков и их союзников?
По двум причинам. Во-первых, поскольку через два дня после начала немецкой революции война закончилась; во-вторых, поскольку в Германии не было большевистской партии — и не было Ленина.
Как русская, так и германская революции в действительности были революциями против войны — и ничем иным. Никто не уяснил это лучше, чем сам Ленин, который с самого начала выдвинул лозунг: «Превращение мировой войны в мировую гражданскую войну!» Несомненно, что Ленин хотел использовать революцию, и затем также тотчас же внедрить социализм — но сделать революцию с социалистическим лозунгом он не мог. Не этот лозунг вызывал революционную энергию масс, без которой и Ленин был бы беспомощен: её вызывала война, тупое страдание от войны и растущее разочарование в войне. Что выводило сотни тысяч людей в 1917 году в России и затем также в 1918 году в Германии на улицу и заставляло их слепо рисковать своей жизнью, было не марксистской убежденностью — она была лишь у немногих, и эти немногие жили с ней на протяжении многих лет в молчаливой или гласной оппозиции совершенно мирно, — и никогда не была на первом плане жажда крестьян, как в России, получить землю (в Германии этому не было прямых параллелей). Это было единственно лишь неукротимое, отчаянное, наконец-то более не сдерживаемое стремление выбраться из военного ада. Если бы Милюков и Керенский, которые незадолго до того были вознесены на вершины власти мартовской революцией 1917 года, поняли это и тотчас же заключили мир — Ленин никогда не смог бы развить свою деятельность. То, что они этого не сделали, и что Ленин это сделал — это, и только это было секретом их поражения и его победы.
Но немецкие Милюков и Керенский, а именно Эберт и Шайдеманн, сделали мир — более того: они пришли уже с ним. Когда 9-го ноября 1918 года в Берлине разразилась германская революция, делегация по заключению перемирия была уже в пути. Два дня спустя оружие замолкло. И теперь естественно все хотели вернуться обратно в нормальную частную жизнь; с концом войны революция в одно мгновение потеряла свою главную движущую силу.
Чтобы теперь её удерживать в движении и вести дальше, чтобы установить её созидательные цели, определяющие облик государства и общества, требовались огромная воля и острый, отшлифованный направляющий инструмент. Оба они в Германии отсутствовали. В России они были.