Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны
Шрифт:
3. Веревка и повешенный
Что за фантастические события разыгрывались между Германией и Россией летом 1918 года, в краткие месяцы после Брест-Литовского мира и до поражения Германии на Западе, не знает ныне более никто, кроме пары историков-специалистов. В эти месяцы правительство германского кайзеровского рейха спасло жизнь большевистскому правительству России. Правда, то, как это произошло и с какими намерениями, освобождает большевиков от любой обязанности быть благодарными.
Неестественный союз между германским кайзеровским рейхом и русским большевизмом лишь
Но давайте расскажем, что же произошло.
Последствия Брест-Литовского мира для партии Ленина и правительства были катастрофическими. В течение полугода между октябрем и Брест-Литовском они добились успеха удивительно легко и почти без сопротивления, и в марте 1918 года казалось, что они уверенно сидят в седле. Пять месяцев спустя их падение казалось неизбежным. В чем была причина этого?
Частично в том, что силы контрреволюции в конце концов преодолели шок от своего поражения и использовали время для своего формирования. Но в основном в том, что национальное унижение и позор, которые для России означал Брест-Литовский мир, изменили настроение народа.
Зимой 1917–1918 гг. ветер дул в паруса большевиков: Россия желала мира — большевики сделали мир; русские крестьяне хотели получить землю — большевики сказали: возьмите её; Советы желали власти — большевики дали им её. Естественно, что при этом они нажили себе смертельных врагов: офицеров старой царской армии, помещиков, вообще имущие классы, буржуазные партии, державы Антанты. Но до тех пор, пока по России проносился шторм революции, который раздували Ленин и Троцкий, все эти враги были бессильными.
Брест-Литовск поменял направление ветра. Страна желала мира — но теперь, когда она увидела облик этого мира, она оцепенела от ужаса. Даже большинство большевиков считали, что этого мира они не хотели. Вместо этого мира они охотнее провозгласили бы «революционную войну». Этого сделать они не могли: у них не было больше армии, как им снова и снова беспощадно внушал Ленин. Русскую армию они распустили. Но даже если они должны были склониться перед железной логикой Ленина, то внутри восставали против этого, они чувствовали себя побитыми, отчаявшимися, сломленными. Партию разрывали противоречия, она потеряла свое воодушевление.
И неожиданно они остались в одиночестве. То, что уже ощущало большинство большевиков — что с заключением мира в Брест-Литовске над Россией разразилась ужасная катастрофа — это тем более ощущали их противники, и тем самым вдруг страна снова стала на их сторону. Ведь не они заключали этот позорный мир! Естественно, что они тоже не могли возобновить войну против Германии, и у них тоже не было больше армии. Но гражданскую войну против большевиков, против партии
Повсюду теперь неожиданно снова возникали контрреволюционные объединения — из выживших офицеров и небольших распыленных военных частей, которые оставались тут и там. Они быстро нашли поддержку держав Антанты, чьи дипломаты и агенты секретных служб все еще были в стране и с самого начала лихорадочно работали против большевиков, которые были для них «агентами кайзера». После столь недавней войны в России еще повсюду было оружие, и деньги в распоряжении «белых» теперь были в неограниченном количестве. Летом 1918 года везде и повсюду в России вспыхнула гражданская война.
Одновременно в правительстве произошел раскол. Первое правительство Ленина было еще коалиционным правительством: кроме большевиков, в нем заседали «левые социал-революционеры» (эсеры), партия, которая была старше большевиков и повсюду, особенно в деревне, имела крепкие корни. После Брест-Литовска они вышли из правительства и провозгласили свою борьбу не на жизнь, а на смерть. «Не на жизнь, а на смерть» — в этом случае следует воспринимать очень буквально, ведь это была партия старых, квалифицированных террористов и бомбистов из царского времени, партия, которой не нужна была армия, поскольку она была привычна бороться с помощью направленного, точного оружия: политическими убийствами, «индивидуальным террором». Их провозглашение борьбы означало для каждого члена большевистского руководства непосредственную опасность для жизни.
И они тоже вскоре объединились с тайными службами западных держав. Это была очень пестрая, но тревожно широкая коалиция гражданской войны, которую весной и летом 1918 года Антанта поставила на ноги в России: жестко консервативные царские генералы и адмиралы, либеральная буржуазия со своими партиями, меньшевики — российское подобие СПГ — и левые социал-революционеры, а также «анархисты» и «нигилисты». До 1917 года все эти группы и партии боролись между собой до крови, но теперь у всех у них был только один враг: большевики. И у этого врага теперь был момент наивысшей слабости, психологической и материальной. Они исчерпали революционный порыв, шок от Брест-Литовска нанес партии уничтожающий удар. А к гражданской войне они не были готовы: Красной Армии еще не существовало.
Позже должно проявиться, что и очень большие, управляемые на расстоянии контрреволюционные коалиции гражданской войны имеют свои фатальные слабости: их пестрота предотвращала любое длительное политическое и военное сотрудничество, а державы Антанты по окончании войны с Германией постепенно потеряли интерес к русской контрреволюции. Так большевики и одержали постепенно верх в длительной, ужасной гражданской войне в последующие два года и смогли раздельно и последовательно победить различные контрреволюционные армии. Сегодня это выглядит само собой разумеющимся. Но в середине 1918 года не было никакого проблеска будущей победы «Красных» над «Белыми», которая постепенно обрисовалась в 1919 и стала окончательной в 1920 году. В этой начальной фазе гражданской войны казалось, что все козыри в руках у белых, и казалось, что вопрос не стоит — будут ли побеждены большевики; вопрос в том — как долго смогут они еще держаться.