Сократ

Томан Йозеф

Коринфяне - чтоб помешать походу на дружественные им Сиракузы?

Противники демократов?

Неизвестные пьяницы?

Нет, нет! Это - Алкивиад!

Никто не мог сказать, откуда взялся этот слух. Словно выполз из всех щелей. Из какой-нибудь норы олигархов? Но из которой? Все гетерии клялись Зевсом Громовержцем свергнуть демократию. Чьи уста первыми выговорили, что сбитые гермы - дело рук Алкивиада?

Зачем это ему?
– недоумевали люди.

Словно из всех щелей выползал один ответ: разнузданность Алкивиада выше его заботы о родине! Он неисправимый гуляка.

Такую пакость учинил перед самым отплытием! Но где свидетели?
– спрашивали люди.

Как и каждый день, Сократ приветствовал солнце.

– Привет тебе, золотой друг! Добро пожаловать. Вставай, выходи из зари, добрый брат! Залей нас своим животворным сиянием! Ты наш очаг, наша печь и наш факел...

Он не докончил приветственной речи. За оградой послышались взволнованные голоса - люди кричали друг другу о том, что случилось ночью с гермами, бранились, проклинали святотатца... В ту же минуту во двор вошли Симон с Критоном и рассказали Сократу, что в этом кощунстве обвиняют Алкивиада и его сторонников.

Сократ, коренастый, крепкий, с бородой, еще спутанной после сна, Сократ, босиком стоящий на каменном кубе, в гневе своем был похож на одного из титанов. Он кричал - от злости, от боли, от ужаса - какая несправедливость!

– Да разве возможно то, о чем вы говорите? Верховный военачальник, человек, превыше всего мечтающий умножить славу и могущество родины?! гремел Сократ.
– Человек, перед глазами которого столь великий план, у которого голова лопается от забот о том, чтобы флот вышел в полном порядке, - чтобы этот человек, накануне отплытия, взял дубинку или кувалду и, подобно уличному мальчишке, бегал по всему городу, разбивая гермы, отбивая нос, подбородок, уши у самого популярного бога греков?! Да кто же поверит такой лжи?!

Критон посмотрел на Сократа снизу вверх:

– Но ты сам не желал этого похода и отговаривал Алкивиада.

Сократ спрыгнул с камня, заходил по двору, щелкая свои семечки, но от волнения путал - иногда выплевывал ядрышко, глотая шелуху.

– Да! Я против этого похода. И предостерегал Алкивиада перед дикой авантюрой, которая должна закончиться не в Сицилии, а в Карфагене и в конце концов - в Спарте. Я опасался, что Алкивиад развяжет страшное кровопролитие. Но есть еще и другие - те опасаются, как бы Алкивиад, победив, не установил на Сицилии народовластие вместо теперешней тирании и тем не усилил бы афинскую демократию! Не верьте предсказаниям оракулов, не верьте запугиваниям, мои дорогие! Верьте собственному разуму. Спросите себя - кто и почему заинтересован в том, чтобы сорвать сицилийский поход? Тот - виновник!

Поход оказался под угрозой. Алкивиад должен был предстать перед народным судом - гелиэей.

Тысяча тяжеловооруженных воинов Аргоса и Мантинеи заявили, что согласились идти на Сиракузы исключительно из преданности Алкивиаду и немедленно откажутся от участия, если с ним обойдутся несправедливо.

Алкивиад вне себя от возмущения кричал, требуя немедленного расследования.

Но вот ведь какая штука! Этого-то и не желали архонты!

Однако народ желал знать правду. И... смотрите-ка! Нашлись ловкие ораторы, которые так успокаивали взбудораженных

людей: зачем же, мол, откладывать отплытие, а тем более лишать экспедицию столь прославленного полководца!

Разумными, дальновидными казались их слова: "Пускай отплывает, и да сопровождает его удача! Кончится война, тогда и предстанет он перед судом, тогда и ответит".

Но Алкивиад понял нечестную игру; он только не знал, как она разовьется дальше. С тем большей страстностью он возражал: "Ужасно - оставить за спиной обвинение и подозрения; еще более ужасно - отправлять меня во главе таких сил, когда я терзаюсь неизвестностью! Ведь если я не очищусь от такого обвинения - я заслуживаю смерти! Зато если обнаружится моя невиновность - а она обнаружится!
– я пойду на врага, не опасаясь ложных доносов!"

Он обращался к глухим ушам, к глазам, затаившим коварство. Ему приказали вместе с двумя другими стратегами, Никием и Ламахом, отплыть без промедления. Алкивиад понял, что сейчас ему не одолеть сил, которые гонят его в неизвестность далекой войны. Но когда он в присутствии высших должностных лиц всходил на свой корабль, у него блеснуло в глазах: ну, погодите! Дайте мне только вернуться!

Узнав, что Алкивиад подчинился приказу, Сократ со всех ног бросился в военную гавань Пирея. Он бежал, бормоча вслух:

– Нельзя ему отплывать неочищенным! Нельзя! Нельзя!

Добежав до мола и протолкавшись сквозь толпу любопытных, он увидел: море ощетинилось кораблями, сотнями весел, сотнями мачт и рей.

Величие силы.

Величие человеческого разума.

Величие красоты.

Грозное величие.

Триера за триерой, переполненные воинами, выплывали в открытое море.

Сократ спросил, где корабль верховного военачальника. Ответ: ушел первым. И стоял Сократ, в отчаянии, но и с восхищением наблюдая движение триер. Мой Алкивиад! Командует такой мощью! И такое страшное обвинение оставляет за спиной!

Еще и теперь, быть может не замечая сам, Сократ твердил - напрасно твердил!
– обращаясь к морю, к тому, кого оно несло на своей глади:

– Нельзя отплывать неочищенным! Нельзя! Нельзя...

Кто-то из толпы повернулся к нему, засмеялся:

– Что ты мелешь, старый? Вернется победителем - и не будет никакого суда! Встретят с триумфом...

Сократ не уходил, пока все триеры не подняли якоря, пока не раздулись их паруса, не погрузились в волны длинные весла. Он стоял на берегу, пока все корабли не вышли в море, пока последний не скрылся из глаз.

– Я этого не хотел! Я этого не хотел, но теперь мне осталось одно: всей душой желать ему победы. Прав этот человек: если Алкивиад победит - никто не осмелится возвести на него ложное обвинение...

И Сократ протянул руку к морю:

– Тогда - удачи тебе, возвращайся со славой, мальчик мой!

7

Отплыл неочищенным.

Ждать, когда он вернется победителем?

День за днем сходились для тайных совещаний гетерии олигархов. Что бы такое взвалить на Алкивиада, раз провалилась затея с гермами? Долго не могли найти ничего серьезного, достаточно действенного. И вот однажды Критий задумчиво произнес: