Сократ
Шрифт:
С надвигающейся ночью Платон все ближе подходит к учителю. Вот окликнул его:
– Сократ!
– Слышу тебя, Платон.
– Можно к тебе?
– Для тебя - всегда, мальчик. Но почему ты пришел ночью?
– Я здесь с вечера, только не решался - ты был погружен в размышления...
– Что ты хочешь?
– Мне страшно, Сократ. Ужас объял меня. Я искал опоры, поддержки и увидел - дать их мне можешь ты один. Но я видел еще - ты тоже удручен, и боялся, что не найду ободрения и у тебя...
– И вдруг: - Мне страшно за тебя!
Сократ
– Это ты о Критии?
– Ты не знаешь, как он жесток. В детстве он забавлялся тем, что привязывал животным к хвосту паклю и поджигал... Радовался, когда они метались, вопили от боли. И я у него на примете: он зазывал меня в свою гетерию, хотел, чтобы я сделал политическую карьеру, а я, как он говорит, изменил ему и пошел к тебе...
– Другими словами, я переманил тебя от него, так?
– Он и этого тебе не забудет.
– Он еще многое не забудет мне, мальчик. Но ты сказал - тебе нужно ободрение. Ты сам тверд, к тому же у тебя есть я. А как же Афины? Видишь ты эти разрушения? Вид страшный, правда? Но еще ужаснее - разрушения в человеческих душах.
Сократ обнял Платона за плечи и медленно двинулся с ним к дому, ибо начало светать. Тихо проговорил:
– Как только мы потеряли народовластие - воцарился ужас.
– Ужас, ужас...
– кивнул Платон, но его прервал смех Сократа.
– Чему ты смеешься?
– спросил, пораженный.
Сократ не перестал смеяться.
– Слушал ты сегодня царя Павсания?
– Слушал.
– Он сказал - Афины навеки покорны Спарте! Да клянусь всеми псами, милый Платон, разве Эгос-Потамы и то, что творится теперь, означают, что Афины навек утратили величие духа? Афины еще долгие века будут державой духа, а эта солдафонская, бездуховная Спарта оставит по себе разве что дурное воспоминание. Нет причин, мальчик, впадать в отчаяние. Теперь многое зависит от нас. Мы обязаны восстановить в человеке то, что в нем рухнуло!
Платон обнял Сократа.
– Да, да! Как я рад, что могу быть с тобой... Ах, если б я мог быть таким же твердым и ясным, как ты, учитель!
– Учитель, сказал ты? Так слушай же мое поучение. Знаешь, чем отличается мудрый от немудрого? Добрыми надеждами!
3
На ступенях против Парфенона сидел Сократ со своими друзьями. Он обедал. Козий сыр, ячменную лепешку, несколько оливок запивал вином из бурдюка.
В этот предполуденный час на Акрополе было почти безлюдно. Но вдруг те немногие, что бродили здесь, побежали к Пропилеям, из которых вышла группка людей, поднимаясь на Акрополь.
Впереди, направляясь к Парфенону, шагал Критий в пурпурной мантии, за ним несколько человек из совета Тридцати и - две шеренги стражей Критий видел Сократа с учениками, но притворился, будто не заметил их. Они поступили точно так же. Критий и сопровождавшие его вошли в храм, чтобы совершить жертвоприношение.
– Пошел принести жертву Афине, а сам твердит - религия изобретена для того, чтобы приручать глупую толпу и властвовать над ней, - заметил Ксенофонт.
Сократ засмеялся:
– Не говорю ли я всегда,
– Разве это хорошо, когда неверующий приносит жертвы богам?
– возразил Ксенофонт.
– То, что он приносит жертвы, нет, - ответил Сократ.
– Хорошо то, что он неверующий.
Все засмеялись, а Платон оглянулся - не слышит ли их кто.
– И тем не менее Критий - самый несчастный человек во всех Афинах, добавил Сократ.
– Критий?!
– изумился Анит-младший.
– Как же так? У него есть все, что может пожелать смертный. Огромное богатство, верховная власть, к тому же он образованный софист и блестящий оратор...
– И даже талантлив, - похвалил Крития Эвклид.
– Пишет элегии и трагедии. Чего ему не хватает, скажи, Сократ?
– Софросине - умеренности, - ответил тот.
– К тому же вы говорили пока только о его достоинствах.
– Правда, - заговорил Антисфен.
– Ограничение числа афинских граждан тремя тысячами самых состоятельных - это ведь подлость. Теперь из всех нас граждане Афин - только Критон, Платон и Ксенофонт.
– Критий считает террор средством управления, без которого не обходится ни одна власть, - с возмущением сказал Платон.
– И хотя правит он всего несколько недель, мы уже видим результаты: бесконечные убийства, конфискация имущества, сумасшедшие налоги, реквизиции...
– Они выходят из храма, - предупредил Ксенофонт.
– И Критий смотрит сюда. Сократ, может быть, тебе уйти?
– С чего бы? Я обедаю.
– А я ухожу, - сказал Ксенофонт.
– Не хочу с ним встречаться.
С Ксенофонтом ушли все. Сократ остался один.
Критий снял пурпурную мантию, бросил ее на руки одному из стражей:
– Ступайте все вперед. Я вас догоню.
Он подошел к Сократу, который спокойно продолжал есть.
– Хайре, Сократ.
– Будь счастлив, Критий.
– Позволишь посидеть с тобой?
– Не только позволю, - улыбнулся Сократ, - но предложу тебе сыру с лепешкой. Я как раз обедаю.
Критий сел на ступеньку.
– Скудный обед. Но благодарю - не буду.
– Напрасно. Разве не помнишь, какие лепешки печет Ксантиппа? Сказка!
– Сидишь тут словно нищий. Я был бы для тебя лучшим благодетелем, чем Критон. Если бы ты, конечно, захотел. Я не забыл, что ты мой учитель.
– Бывший, - мягко поправил его Сократ.
– Я тоже не забыл те времена. Но ты ошибаешься, видя во мне бедняка. Если кого из нас двоих можно так назвать, то не меня.
Критий обиженно поерзал.
– Почему же это я бедняк?
– сердито спросил он.
– Клянусь псом! Это ведь так просто: я тут сижу себе над городом в холодке, дышу свежим морским ветерком, ем с удовольствием лепешку с сыром и чесноком, запиваю винцом из Гуди. Тебя, знаю, ждет пир. Угри, фаршированные дрозды, паштет из гусиной печенки с фисташками, медовое печенье, хиосское вино. Отлично. Великолепно. Да только со всеми этими вкусными вещами ты вкушаешь еще очень несладкую сладость...