Сократ
Шрифт:
– Призрак, вздыхаешь ты? Но и призраки - неотъемлемая часть жизни. Порой они даже прекраснее действительности.
Глаза Дидоны вспыхнули затаенным гневом.
– Чем прекраснее призрак, тем горше жить после того, как он исчезнет...
Платон нахмурился:
– Ты жалеешь, что я взял тебя к себе?
– И да, и нет.
– Дидона не совладала с собой.
– Ты, счастливый, сыплешь мне крохи своего счастья, словно зерна твоим горлицам. Долго приходится мне ворковать, пока дождусь...
И здесь Сократ, подумал Платон. Как точно видит старик этих людей! Голос Платона оставался спокойным, ласковым:
–
– Нет, клянусь Афродитой!
– Значит - хороший?
– Да.
– Но ведь и хороший человек не может сделать все, что кажется хорошим другим. Есть вещи, красавица моя, которые можно изменить, и такие, которые должны оставаться как есть.
Дидона поняла. Раб останется рабом. Господин - господином. И он меня понял: я позволила себе слишком много. Он подарил мне прекраснейший призрак, а я недовольна. Но что ждет меня завтра? Как не думать об этом? Как не страшиться?..
– Темнеет, - сказала она.
– Желаешь, чтобы я зажгла свет?
– Зажги.
Дидона послушно вышла. Вернулась с горящей лучиной, зажгла от нее все масляные светильники в канделябрах. Взглянула на Платона. Хитон был лишь немногим белее его лица. Боль возвращалась. Он водил рукой по лицу, словно воскрешая ее поцелуи. Они ведь - последние... Бедная моя Дидона!
11
День в постели, ночь в постели, в сладостном покое, нежные заботы Дидоны - и Платону полегчало. Ванна, легкий массаж всего тела, вкусный завтрак - и он больше не ложился.
Вышел в перистиль, где привык отдыхать. Сел в кресло под сенью колоннады. Это было его любимое место в доме. Сюда приказывал он принести столик и принадлежности для письма, здесь, вдыхая аромат роз, он записывал свои размышления, здесь овладевал мыслями Сократа, придавая им свою форму и выстраивая их в цельные литературные произведения.
Так и сегодня. Он искал свое отношение к тому, что говорил Сократ о своей боли, к тому тяжкому долгу, какой Платон видел для себя в этом завете. Анализировал - без успеха. Из какой дали видит Сократ необходимые изменения в устройстве государства! Похоже, он хочет представить себе государство без рабов. Но разве это возможно? Кто же тогда будет работать? Из какого отдаления смотрит этот старик... Платон повертел в руках тростниковое перо: или он прозревает далеко? Платон усмехнулся, ответил себе: в детство впадает старый...
Холодно. Почему опять стало холодно? Неужели я снова в его каменной темнице? Да что же это - я все время возвращаюсь к нему?..
На короткий дорийский хитон набросил длинную хламиду, пестро расшитую птицами. Не думать! Не думать! Думать - больно. Мучительно.
Уставился на плещущий фонтан. С детства любил его. Называл "чудесным братцем". Фонтан тихонько шелестел, поворачивая по ветру свой переливчатый султан, орошал цветы. В дымке брызг, окутавшей его, играла радуга.
Платон рос среди красоты. Все вещи в доме, декоративные и полезные, были произведениями искусства. Они освобождали его от страха перед пустым пространством. Их форма, цвет, изображения фигур и целых сцен из древних преданий будили в нем воображение, дарили богатство мысли.
Юношей он любил эти предания. Искал в них глубокий смысл. Они воплощали для него тайны возникновения и существования земли и жизни на ней. Воплощали тайны в судьбах богов и титанов, сходных с человеческими судьбами
Куда ни падал взор - на занавес, мозаику, живопись; чего ни касалась рука - чаши, светильника, ларца для хранения драгоценностей, - всюду встречались крылатый Гермес, Пегас, Эрот, герои в схватке с чудовищами и друг с другом. Что ни бог, ни божок - лесной ли, водяной или горные демоны, сатиры и нимфы, - то частица человеческой жизни, драма или трагедия, переживаемые смертными...
Сократ отрицает существование олимпийских и всех прочих официальных богов; в противоположность этим слишком плотским, нередко дикарским богам он выдвигает представление о высшем, более совершенном божестве, и с этим божеством у него соединяются понятия добра, красоты, добродетели.
Платон, еще юношей узнавший эти взгляды Сократа, пошел - для себя - еще дальше, переместив это безбожное божество за пределы человеческого мира, определяя, как самого бога, идею добра. Поэтому вопреки властвующим законам Платон видел в Сократе, человеке добром и справедливом, еще и человека в высшей степени набожного.
Платон вздохнул. Как прекрасен мог быть мир! Но для этого все, что составляет жизнь, должно быть пронизано гармонией. Платону страстно хотелось утишить все бурное, необузданное, неупорядоченное. В противоположность Сократу он лучше чувствовал себя в тиши уединения или в обществе избранных, чем на рынке, среди людской суеты. Он представлял себе, что государство должно создавать атмосферу добра и порядка, и считал, что управление таким идеальным государством следовало бы вверить человеку мудрому - философу. Однако, мечтая о мудром философе-правителе, Платон не спрашивал себя - а чьи же интересы должен защищать этот правитель? Не обладал Платон сократовской широтой взгляда, чтоб охватить всех людей, окружавших его. Он делил население по сословиям, учитывал интересы многих - но рабов как людей он в этот круг не включал, хотя в Афинах было почти столько же рабов, сколько свободных граждан. И знал ведь при этом, что есть рабы, куда образованнее и благороднее своих владельцев! Сам встречался с такими и от Сократа слышал и все же порога его мечты рабы не переступили.
И вот теперь Сократ снова навязывает ему эту проблему. Платон отложил перо. Сегодня он не мог сосредоточиться для работы. Быть может, когда завершится эта история с Сократом... и когда он, Платон, будет где-нибудь далеко от Афин...
– Дидона!
– крикнул он.
– Я тебя вижу! Ты прячешься за кустом лавра и потихоньку следишь за мной. Зачем? Выходи, станцуй для меня!
Дидона выбралась из кустов, с первых же шагов начав танец. Она скользила среди скульптур и цветов, извиваясь гибкой веткой, ее несшитый пеплос до самой талии обнажал стройные бедра. Груди ее, просвечивающие сквозь прозрачную ткань, вздрагивали.
Платон смаковал эти минуты - минуты грустного прощания с родным домом, прощания с живой и неживой красотой.
Он подозвал Дидону. Она испугалась, увидев в руке его кинжал, но покорно приблизилась, танцуя; запрокинув голову, подставила обнаженное горло. Платон поцеловал его. Потом нарезал кинжалом маленьких желтых роз, украсил ими ей волосы.
– Твой танец - сама поэзия движения. Венчаю тебя за это цветами.
Она просияла. Догадывается ли, что это - дни прощания? Нет. Улыбается. Это хорошо. Не хочу видеть ее слез.