Сократ
Шрифт:
Все ощутили боль Сократа как свою. Примолкли, как умолкают перед ликом несчастья.
Один Антисфен собрался с духом:
– Ты, Сократ, всегда беседуешь с нами только о том, что полезно и необходимо. Зачем же нам мучиться из-за того, чего нельзя изменить? Нужно ли нам так страдать, если все равно этому суждено оставаться вечно?
Сократ встал, порывисто схватил Антисфена за плечи, тряхнул его:
– Что ты говоришь?! Все останется вечно таким, как есть? И ничего нельзя изменить? Да неужели же я заговорил бы с вами об этом, если б не верил в изменение? Если я верю в возможность
Пальцы Сократа отпустили плечи Антисфена; старец посмотрел на Платона:
– Не печальтесь и не пугайтесь того, что я сказал. Долгое время боролся я один с гидрой зла, но вас, сократиков, ныне уже много. Примите же то, что я узнал в конце своей жизни, вы, молодые. И от моего последнего познания идите к познаниям новым. Ломайте себе над этим голову, привлекайте к своему делу кого только сможете. Как менялся мир до нас, так будет он меняться и после нас. Но одних рук, одного мозга для этого мало. И вы, кровь от крови моей, будьте среди тех, кто станет пробивать миру дорогу, стремясь изменить его к лучшему.
Сократ обвел взглядом печальных друзей. Коснулся рукой лба.
– Что это со мной? Со всеми нами? Клянусь псом! Мы забыли пить... Аполлодор, наливай!
Выпили все, кроме Платона. Сократ заметил это.
– Что с тобой, мальчик? Ты так бледен! Болит у тебя что-нибудь?
Платон, прислонившись к стене, ответил:
– Болит. Боль твоя болит во мне.
10
Платон занемог.
– Я хочу тишины. Уйдите все, - приказал он озабоченным домашним.
– Ты, Дидона, останься.
Дидона села на шкуру леопарда, ожидая дальнейших приказаний. Платон лежал в постели, тяжко дышал. Боль Сократа сделалась его болью, но он не был таким сильным, как учитель. Не было у него сократовского здоровья и выносливости. Его сводила с ума та бездна противостояний в Афинах, какую открыл ему Сократ. Страшный завет оставляет он нам!
Платона била лихорадочная дрожь. Ноги заледенели. Зябли ступни и икры. Молодая рабыня Дидона расставила вокруг его постели жаровни с раскаленными древесными углями.
Жар, пышущий от них, не согрел ему ноги; душил дым. Платон раскашлялся. Приказал убрать жаровни.
Дидона ходила босиком, розовыми ступнями как бы лаская черно-белый мозаичный пол, выложенный меандровым узором. Тихие шаги не раздражали Платона, но она уронила жаровню, та задребезжала об пол.
– Что ты наделала, несчастная?!
– гневно вскричал Платон.
– Прости, господин... Когда ты болеешь, я и сама больна, вся дрожу...
Она улыбнулась Платону - он не видел; подошла к нему - он не заметил. Только когда она коснулась губами его ступни, он дернулся словно в нечаянном испуге и прошептал:
– Ты хорошая, милая, но сейчас я хочу покоя.
Она покорно отошла, села опять на леопардовую шкуру, чтоб охранять больного.
Платон трудно дышал.
Дидона видела - он все сопротивляется чему-то, что причиняет ему невыносимые страдания. Веки у него покраснели, покраснели белки глаз. И сами глаза сегодня - больны. Как он чувствителен! Даже свет его ранит. Дидона встала. Осторожно, чтоб не звякнуть колечками, задвинула занавес. Опрыскала покой освежающими благовониями. Ему будет легче дышать.
Платон был далек мыслями отсюда. Из своей изысканной роскоши он перенесся в темницу. Там он сказал Сократу: если не найду в Афинах покоя и безопасности - уеду.
Наморщил лоб. Архонты отвергли деньги, предложенные Кебетом и Симмием, не заменили казнь штрафом. Несомненно, я тоже не буду здесь в безопасности. Надо готовиться к отъезду. Не один Анит - противник Сократа. От Сократа хотят избавиться и другие влиятельные люди - так же, как того хотел Анит.
И когда это случится, мертвый Сократ потянет за собой следующие жертвы... Я уже тесно связан с ним... Ведь скорее я, живой, должен тащить Сократа к живым, я не должен допустить, чтобы он, мертвый, тащил и меня к мертвецам. А дело похоже на то... Платон пошевелился, охваченный страхом. Острые когти боли глубоко вонзились ему в мозг. Вскрикнул.
– Желаешь чего-нибудь?
– отозвалась Дидона.
– Да, - сказал он.
– Целуй мне лицо, виски, лоб, волосы - да не так, легонько, только чтоб я знал, что это твои губы...
Дидона, счастливая его просьбой, выполнила ее.
А мысли Платона уже снова унеслись далеко от Дидоны. Сицилия? Он хорошо знаком с сиракузским тираном Дионисием. Укрыться у него со своей работой? Или в другое место?..
Дидона целовала Платону лоб, ее шелковистая кожа стирала капельки пота.
– Да, - вслух произнес он.
Дидона, думая, что этим словом он выразил удовлетворение ее лаской, вспыхнула от радости, присосалась губами к его ладони, словно хищная ласочка.
– Да, Сицилия, - с облегчением промолвил Платон.
– Ты что, перепутала? Не знаешь, где у меня губы?
Она поцеловала его в губы:
– Я тебя не мучаю?
Теперь, через ткань своего хитона и ее тоненького пеплоса, он ощутил сосцы ее твердых грудей на своей груди.
– Нет. От тебя мне ничего не больно.
– Я тебя исцеляю?
– Моя болезнь - это болезнь души, и преодолеть ее я должен сам. Но ты смягчаешь ее неистовство.
– Моя душа тоже больна, - сказала Дидона.
– Не наказывай меня за то, что я скажу...
– Ты отлично знаешь - я обращаюсь с тобой не как с рабыней. Ты моя приятельница. Сладкая моя подружка.
– Но ты, дорогой, не смягчаешь моих страданий - ты углубляешь их. Показал мне, что такое счастье. А ведь для меня-то это только призрак счастья...
Дидона встала. Пеплос ее был красно-коричневого цвета, как ствол пинии. В волосы вплетена зеленая лента. В уши вколоты золотые подвески, и в этих подвесках было то же беспокойство, что и в самой Дидоне. Красивая она и, кажется, уже знает о своей красоте, подумал Платон и сказал: