Сокровища Королевского замка
Шрифт:
– Польские свиньи!
Медленно подъехала автомашина «гольцгаз». Доцент в комбинезоне мусорщика уселся в нее. Жандармы сделали ему знак – выезжать, но в эту минуту пьяный свалился им под ноги, за что получил еще несколько увесистых пинков дополнительно, а «гольцгаз» тем временем уехал.
Вскоре Стасик вернулся к Кристине.
– Узнал я немногое, – мрачно сообщил он. – Говорят, там был перевалочный пункт. Оттуда с «левыми» бумагами отправляли в провинцию еврейских детей. Монахини укрывали их в монастырских приютах. Немцы окружили
– Всех увезли? – перебила она с нетерпением.
– Нет, никого не увезли…
Только минуту спустя она поняла смысл его ответа.
– А про вашего Петра неизвестно… Может, и его тоже расстреляли вместе с детьми. А может, его как раз и не было…
Глава XIV
С улицы Мадалинского они свернули на Пулавскую, остановились на трамвайной остановке. Хрупкость ноши делала ее особенно тяжелой.
Подошел битком набитый трамвай, на всех подножках висели люди. Казалось, сесть в него невозможно. Но, к счастью, это приехали торговки с Южного вокзала, спешившие на Дворковую улицу на Рынок.
Вагон неожиданно опустел, и Кристина со Стасиком без труда в него сели. Однако они долго не могли решить, в какой части вагона следует расположиться. С задней площадки легче удирать в случае облавы, но, если туда набьется народ, стеклянный груз легко разбить. В середине вагона негативы будут в большей безопасности, зато меньше шансов для бегства.
Еще утром они почти не замечали опасности. Сейчас они ощутили ее близкое присутствие.
Где же в трамвайном вагоне найти самое безопасное место для себя и для кассет?!
Вдоль вагона, от площадки к площадке, шел узкий проход. По обеим его сторонам, перпендикулярно окнам, располагались скамейки: на одного человека с левой стороны, на двоих – с правой. Скамейки со спинками являлись как бы своеобразным купе. Сидящий пассажир видел лицо соседа напротив и спину сидящих в следующем купе, далее – лица, снова спины и снова – лица. В длинном среднем проходе и между скамейками, как правило, стояло множество людей. Зато почти всегда пустовали два купе в первом вагоне, расположенные ближе всего к вагоновожатому, левое – со скамейками на одного человека, правое – на двоих, обозначенные табличкой: Nur f"ur Deutsche.
Подумав, Стасик и Кристина решили, что лучше всего им остановиться у барьера, отделяющего купе «Только для немцев» от остального вагона. В случае толкучки люди останутся за их спинами, и ценный груз уцелеет. А если купе для немцев останется пустым, они быстро выйдут через переднюю площадку.
Сначала казалось, что поездка будет проходить с комфортом. Однако прежде чем кондуктор дернул за ремень звонка, давая сигнал отправления, со стороны Дворковой к трамваю ринулась чем-то встревоженная толпа. В вагоне сразу же стало тесно. В руках у пассажиров были сумки, коробки, корзины, узлы. Пахло прокисшим молоком. Из чьей-то корзины высовывалась голова
А все-таки что-то фамильярно-свойское было в этой толпе, которая смеялась, ругалась, делилась новостями, вместо билетов покупала у кондуктора сигареты, щедро раздавала пятигрошовые монеты оборванным ребятишкам, жалобно поющим «В первый день сентября памятного года…» или браво скандировавшим песенку о «маляре-идиоте», проигравшем войну…
На скамейку, рядом со Стасиком и Кристиной, спиной к немцам, села молодая женщина со светловолосой девочкой.
Малышка вертелась на руках у матери и капризничала:
– Мама, я хочу поиграть!
Женщине никак не удавалось ее успокоить. Наконец она дала ребенку кусочек сухой булки, которую маленькая сразу же стала жадно грызть.
Кондуктор дважды дернул за ремень звонка, и трамвай сделал остановку «по требованию». Несколько человек вышло. Пассажиры выходили и на следующих остановках, и толкучка понемногу разрядилась. И хотя по-прежнему чужие мешки и сумки упирались Стасику и Кшисе в спину, они радовались, что так удачно выбрали место для перевозки кассет.
Травмай со скрежетом подъезжал к площади Люблинской Унии. Через окна передней площадки они видели памятник Летчику. На высоком цоколе несмываемой краской был нарисован похожий на якорь символ надежды – знак сражающейся Польши. Знак этот, поблизости от заселенных немцами районов, под носом у многочисленных часовых, вопреки тяжким испытаниям сегодняшнего дня, вселял в поляков уверенность.
Ветер, который всегда разгуливал по площади Унии, подхватил облако уличной пыли и через раскрытые передние двери метнул ее в вагон, так что Кристина и Стасик даже глаза зажмурили. А когда открыли, увидели, что в вагон садятся двое немцев.
Первый, уже пожилой солдат с измученным лицом, быстро вошел в середину вагона и, словно бы стыдясь направленных на него недоброжелательных взглядов, прошел в купе и сел к окошку лицом к вагоновожатому.
Второй немец, молодой, высокий, в мундире гестаповца, не спеша вошел в вагон и, развалившись на двойной скамейке в купе «Только для немцев», стал разглядывать измученных давкой людей. Его большие руки, покрытые рыжеватыми волосиками, играли тяжелым кожаным хлыстом с металлическим наконечником. Каждый, на ком останавливался взгляд этих застывших, очень светлых глаз, невольно ежился.
Взгляд гестаповца остановился на Стасике. Мальчика охватила тревога. Ему хотелось отступить, спрятаться, исчезнуть, но он не мог даже шевельнуться, так плотно прижала его к барьеру толпа. Если б удалось поднять деревянную перекладину, он попытался бы бежать через переднюю площадку и выскочить на ходу, но натиск толпы не давал ему даже пальцем двинуть, а о том, чтоб приподнять деревянную перекладину, не могло быть и речи.
Гитлеровец, словно бы почувствовав тревогу паренька, прищурил глаз и стал внимательнее в него вглядываться.