Сокровища Королевского замка
Шрифт:
– Я не могу смотреть на звезды, когда в небе над Варшавой пожар! И астрономия никому не нужна, эта наука беспомощна перед насилием. А ты, дедушка, что ты знаешь со своими птичками в этом мире железа и огня? Ты просто…
Бабушка в ужасе закрыла себе ладонью рот, словно бы желая этим жестом задержать резкие слова, которые вот-вот могли быть произнесены этими двумя самыми любимыми ею людьми.
Старый олимпиец снова снисходительно улыбнулся:
– Когда-нибудь ты поймешь, что нашей силой является познание тайн звездного неба и птиц тоже. Познание. Даже если это познание будет неполным. Это
Антек резким, внезапным рывком отодвинул стул, молча встал и ушел в свою комнату.
Профессор с грустью проводил его глазами. Он понимал этот взрыв юношеского отчаяния, вызванного бессилием. Меняя тему разговора, он сказал:
– Из Кракова приходят странные вести… как мне передал Станислав Петр Качоровский, давний хранитель сгоревших вместе с Центральной военной библиотекой рапперсвильских собраний…[17]
И вдруг отозвалась Кристина с серьезностью своих недавно исполнившихся пятнадцати лет:
– Пан профессор, сейчас нельзя называть ничьих имен, брат мне постоянно твердит об этом!
Тяжелая ложка выпала у бабушки из рук, выщербив тарелку и забрызгав супом скатерть. Глаза панны Дыонизовой от возмущения и испуга сделались круглыми. В иерархии этого дома позиция профессора была столь ненарушимо высока, что слова девочки показались невиданным кощунством.
Профессор снисходительно покачал головой:
– Устами младенца глаголет истина! Мы все должны теперь научиться основам конспирации!
А из Кракова приходили все более достоверные сведения, и не столько странные, сколько страшные. Немецкие власти велели ректору Ягеллонского университета прочитать 6-го ноября лекцию на тему: «Немецкий национал-социализм и польская наука», и пригласить на нее всех краковских научных работников. Они пришли, чтобы узнать, на каких условиях будет работать университет, памятуя о том, что университет, считавшийся в годы разделов австрийским императорско-королевским учреждением, дал образование тысячам молодых людей для будущего служения Польше.
Вскоре выяснилось, чего немецкий национал-социализм хочет от польской науки.
Вместо объявленного лектора-ученого появился молодой человек в мундире СС. Женщинам было велено удалиться. А мужчин арестовали. Известных во всем мире ученых руганью и побоями заставили построиться в колонну по четыре. Потом погрузили на грузовики и отвезли в сырые казематы тюрьмы Монтелюпих, где держали без теплой одежды и без еды. Оттуда вывезли в казармы, затем во Вроцлав в тюрьму предварительного следствия для уголовников, наконец в концентрационный лагерь под Берлином – Заксенхаузен-Ораниенбург.
Однажды профессор, увидев Кшисю, которая делала у них вместе с Галей уроки – обе девочки учились на тайных гимназических курсах, – сказал ей с грустью:
– Видишь ли, девочка, несмотря на конспирацию, некоторые имена нужно постоянно повторять, чтобы не забыть их! Запомни хотя бы несколько – это польские ученые, замученные в Заксенхаузене, в бывшей олимпийской деревне, до войны там размещали участников Олимпийских
Потом добавил с обычным своим спокойствием:
– Я моложе многих из них, мне легче будет перенести…
Он словно бы предчувствовал, что ближайшей ночью раздастся резкий звонок в дверь.
Арестовали не только профессора. В списке, по которому гестапо арестовало в эту ночь многих представителей польской науки и искусства в Варшаве, числился и Антек. Правда, агенты гестапо, производившие арест, не скрывали своего удивления, увидев Антека, и несколько раз проверяли данные в своих списках. Однако все совпадало. Возможно, Антек попал в картотеку гестапо на основе переписки, которую он вел, между прочим, и с берлинским Астрономическим обществом…
Оставшиеся в «домике-торте» женщины утешали себя словами профессора:
– Они моложе многих! Вынесут!..
Но вскоре имена Антека и профессора можно было прочитать на расклеенных повсюду красных списках заложников. «В ответ на… – гласили черные литеры на красной бумаге. И в заключение – Заложники будут расстреляны!»
Должно быть, одна дурная весть влечет за собой другую. Однажды вечером, незадолго до полицейского часа, к ним позвонил незнакомый небритый мужчина.
– Я от пана ротмистра Миложенцкого, – сказал он.
– От папы! – воскликнула обрадованная Галя, открывшая ему дверь.
– С паном ротмистром мы знакомы с давних пор, поэтому я сразу вспомнил дорогу. Пан ротмистр был у майора Хубала…[18] простым солдатом…
– Был? – спросила Галя. – А где же он теперь?
– Если вы, барышня, будете когда-нибудь в Келецком воеводстве, в лесу за Гутисками…
Он подал ей бумажник из крокодиловой кожи и ушел.
Галя вошла в комнату, осторожно неся бумажник в протянутой руке, как будто гранату, которая при любом неосторожном движении может взорваться.
Кристина вопросительно поглядела на нее.
– Это папин, – сказала Галя.
Она положила бумажник на столик. Бумажник был открыт, и Галя почувствовала тонкий аромат одеколона, такой привычный в недавние, а теперь уже невообразимо далекие времена, когда в доме у них, блестя золотом наград и звеня шпорами, появлялся отец.
С сухими глазами, крепко стиснув губы, Галя просматривала кармашки бумажника. Она вынула свою маленькую любительскую фотографию, фотографию Антека, общую фотографию бабушки и дедушки.
Диверсант. Дилогия
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
