Сокровища Королевского замка
Шрифт:
В комнату вошел все тот же великан, неся на подносе, терявшемся в его руках, чашки с чаем.
– И какой леший принес вас на Рынок, пан хранитель? Если бы не вы, я бы свернул этим швабам шеи, и баста!
– Я не хранитель, дорогой Антосяк, я всего лишь его заместитель, – рассмеялся Меховский. И добавил уже серьезно. – Хорошо, что я вас увидел из этого окошка и вовремя прибежал. Иногда стоит задуматься, не придется ли за эти четыре шеи расплачиваться жителям целого района.
– Ну, ладно, ладно, – бурчал Антосяк, направляясь
Меховский посмотрел ему вслед и, когда великан вышел из комнаты, сказал:
– Наш пан Богуслав редкий, неоценимый человек, достойный удивления и восхищения, но не всегда осторожный, особенно, если подшофе. Как-то, помнится, в таком виде он вышел на Рынок, прямо на Замковую площадь, распевая патриотические песни и угрожая: «Мы найдем на немцев управу». Как человек, обладающий незаурядной силой, он много раз принимал участие в различного рода акциях, направленных против немцев…
Пан Зыгмунт, употребив абстрактное слово «акция», не пояснил, что Антосяк участвовал в ликвидации немцев, которых нелегкая занесла на Старое Място; в своей комнате Антосяк хранил отобранное у них оружие.
Станислав, в свою очередь, не сказал, что знает о хранящемся в подвалах дома Барычков складе оружия, завезенного сюда в последние дни сентября 1939 года. Его брал туда с собой как помощника знакомый оружейник, которого время от времени пускали на склад – чистить и смазывать маслом оружие.
Они не говорили об этом. Хотя каждый из них знал о складе. И так в Варшаве было повсюду. Люди старались соблюдать правила конспирации, и лишь когда они находились в кругу своих, близких, стена молчания рушилась. Высказанные вести создавали прочную нить, соединяющую людей в единое целое, несмотря на существующие между ними бесчисленные различия. Как в полноценном живом организме не было ничего, что существовало бы само по себе. Одно дело подкреплялось другим. Мужество поддерживалось мужеством. Вопреки угрозе смерти, в жилах струилась живая кровь – информации, чувств, надежды.
Станислав поднес чашку к губам. С удовольствием поглядел на нее. Форма ее напоминала только что распустившийся цветок, на чистой, глубокой синеве поблескивали тонкие линии позолоты.
– Вы у нас почетный гость, – сказал хозяин, – раз уж сам Антосяк предлагает вам напиться чаю, да еще из наших лучших фарфоровых чашек… Впрочем, за напиток прошу прощения. Чем хата богата… Наша богата только вот этими травами…
– Все же это куда лучше, чем мелко натертая и подсушенная на сковородке свекла, из которой моя сестра готовит «чай», – рассмеялся Станислав.
Он умолк. Молча пил зеленоватый напиток.
С чего начать? Как сказать Зыгмунту Меховскому о том, что его сюда привело? Знают они друг о друге много, но постоянных контактов нет.
Спросить прямо,
А может, спросить Меховского, правда ли, что он в первую оккупационную зиму сам делал такие снимки и что с ними сталось?..
Такой вопрос тоже задать нелегко.
Молчание нарушил Меховский:
– Из Освенцима пришло известие о гибели хранителя нашего Музея Антония Вечоркевича… Слухи об этом ходили уже несколько месяцев, но мы все еще строили иллюзии. Какой это был человек! Историк искусства с прямо-таки гениальной интуицией. Великолепный организатор. Честнейший патриот. Смелый до безрассудства. Активный деятель подпольного движения, при этом необыкновенно удачливый и всегда расположенный к людям, веселый, обаятельный, легкий. А сколько он успевал… встречи, передача и хранение нелегальных материалов – короче, всего «трефного»… И все обходилось. Катастрофа случилась из-за каких-то случайных материалов, то ли присланных из Радома, то ли для Радома предназначенных. Его взяли. Пытали в гестапо, в Варшаве и в Радоме. Он никого не выдал. А теперь из Освенцима пришла урна с его прахом.
– Его арестовали в прошлом году?
– Да. Сделали тщательный обыск, даже печи разобрали. К счастью для Музея, его квартира была во флигеле, так же, впрочем, как и у других служащих, скажем, у пана Богуслава. Из флигеля нет прямых ходов в Музей. Мы сумели пока что как-то защитить, отстоять наше учреждение. Но еще раз обращать внимание властей на Музей Старой Варшавы небезопасно, последствия могут быть трагическими не только для нас…
«…но прежде всего для того, что здесь хранится», – мысленно добавил Станислав.
Каменный дом Барычков был в тридцатые годы приобретен Городским управлением у Общества по охране памятников старины, к нему были присоединены еще два соседних дома, раньше принадлежавшие частным лицам. Осенью 1939 года тут должно было состояться открытие Музея Старой Варшавы. В залах были представлены собранные энтузиастами-любителями и знатоками искусства коллекции, знакомящие жителей Варшавы с прошлым любимого города.
По счастливой случайности, здания эти уцелели во время воздушных налетов и пожаров. Но никто не знал, что принесет будущее.
Можно ли добавлять к чужому грузу еще и свой, можно ли обременять людей, у которых и так столько тяжелых, пока еще неразрешенных проблем? Не станут ли негативы, сделанные сейчас в Замке, той пресловутой, переполнившей чашу каплей, как стал катастрофой для хранителя Вечоркевича случайный контакт со связисткой из Радома?
Несмотря на все свои колебания, Станислав хотел было уже заговорить о негативах, как вдруг ему пришла в голову новая идея.
Он спросил:
– Существовало ли до войны Центральное бюро инвентаризации памятников польского искусства?