Сокровище Черного моря (с илл.)
Шрифт:
— Мне кажется, Евгений Николаевич, что здесь какие-то непредвиденные факторы…
— Для нас это, конечно, значило бы, какую-то надежду на успех в следующей серии опытов. Ну, что ж, будем надеяться, что тут были случайные факторы. Но какие?!
— Я думаю, Евгений Николаевич…
— Ну?
— И у меня сомнение…
— Да?
— Заметьте — поражены растущие части: края, где происходят деления клеток. Значит, действие этого губительного внешнего фактора было избирательным, — оно было направлено на размножающиеся клетки. Это могла быть только лучистая энергия… И я думаю, —
Смолин сжал в раздумье подбородок и не отводил глаз от пораженного признаками смерти растения.
— Надо проверить, — сказал он. — А как обстояло дело с температурой?
— Ни разу не опускалась ниже двадцати…
Смолин резко повернулся на каблуках.
— Во всяком случае, — сказал он с горькой усмешкой, — мы констатировали факт несомненной гибели самой перспективной из выведенных нами форм. Предстоит новый, тяжелый, кропотливый труд… Идемте наверх, обсудим, что делать дальше.
Смолин вышел из комнаты. Но когда Петров повернул выключатель и комната погрузилась в глубокий полумрак, профессор неожиданно вернулся и прикрыл за собой дверь.
— Скажите, Петров, вы уверены, что в аквариальную никто, кроме вас, не заходил?
— Кто же кроме меня?.. Я и Ольга Федоровна, — больше никто сюда не заходит…
Не договорив, он замолчал, пораженный пришедшей в голову мыслью. Молчал и Смолин, остановив на нем неподвижный взгляд. Мерцал голубоватый свет, окрашивая их лица в мертвенные, неестественные тона.
— Неужели… Калашник? — нарушил, наконец, молчание Петров.
Лицо Смолина продолжало оставаться неподвижным. Он все смотрел на Петрова, уже не видя его, распаляемый вспыхнувшим чувством досады. Кулаки его сжались.
— Ну, если… — начал было он, раздувая ноздри, но сейчас же спохватился. — Да нет, легче всего свалить вину на противника, благо к этому есть какие-то основания.
Он нахмурил брови и опять погрузился в раздумье.
— Черт его знает! — сказал он, наконец, с досадой. — Принесла его нелегкая в такой момент!
— А по-моему — это он! — убежденно заявил Петров.
Смолин невесело засмеялся и покачал головой.
— Не могу поверить этому. Нет не могу. — И закончил уже обычным своим тоном: — Ну, Петров, начнем все сначала!
Глава 15
ПРИЧИНЫ НЕУДАЧ
Катастрофа с культурой гигантской филлофоры была каплей, переполнившей чашу. Тягостное ощущение упорной неудачи овладело Смолиным. Мрачный, подавленный, он заперся в своем кабинете. Да, положение стало совершенно ясным. Решение поставленной перед ним задачи снова отодвинулось в туманную, неопределенную даль. И, если его спросят, что делать дальше, — ему сказать нечего.
«Во мне или вне меня причины этих неудач?» — спрашивал он себя, устремив
Перед ним одна за другой проходили эти неудачи. Бесплодные поиски золотой водоросли у берегов Крыма и Кавказа. Нелепая смерть сотрудника в момент, когда тому удалось, повидимому, сделать какое-то важное открытие. Необъяснимая гибель выведенной с таким огромным трудом золотоносной расы филлофоры.
Да, причина каждой из неудач, отдельно взятая, была вне Смолина. Но все они вместе имели одно общее основание, и это основание он ощущал в себе самом. Это было увлечение Валерией Радецкой.
Смолин знал, что ее отец, Павел Федорович Радецкий, был уроженцем Крыма, покинул родные края еще до первой мировой войны и почти всю творческую жизнь провел в Румынии. Репатриировался он после Великой Отечественной войны, когда Валерии было уже шестнадцать лет. Зарубежное воспитание наложило отпечаток на ее характер, вкусы и симпатии. В них было много странного, необъяснимого, раздражающего.
Она с большим интересом относилась к его исследованиям. Повидимому, любила его слушать. И вместе с тем иногда совершенно неожиданным вопросом показывала, что в науке ее интересует совсем не то, что волнует самого Смолина.
— Скажите, — спросила она его однажды, прерывая на полуфразе, — как вы относитесь к славе?
— К славе?.. — переспросил недоуменно Смолин. — Очевидно, так же, как каждый советский ученый. Слава, то есть почет и уважение народа, конечно, приятная вещь…
— Нет, я не об этом. — Она покачала головой и улыбнулась не то мечтательно, не то с сожалением о его недогадливости. — Я говорю не о такой славе… Представьте себе, что вас знают и любят все люди. Ваше появление приводит в возбуждение миллионы. Люди отталкивают друг друга, чтобы посмотреть на вас, побыть около вас, слышать ваш голос. Вы воплощаете в себе самое лучшее, самое дорогое для каждого из этих миллионов.
— Ну, слава в нашей профессии в такой форме никогда не проявляется, — ответил Смолин.
— Такую славу приносит работа в кино, — сказала задумчиво Валерия.
— Скажите, — спросила она его в другой раз. — Если бы вам предложили провести исследование в какой-нибудь другой стране, причем это исследование имело бы огромное значение для мировой науки и… и могло бы быть осуществимо только в той стране… вы не отказались бы?
Смолин развел руками.
— Не представляю себе исследования, которое нельзя было бы провести в нашей стране, но если бы и было такое, согласиться на работу за границей, в капиталистической стране, — для советского ученого равносильно измене родине.
— Ну, а если бы была перспектива какого-то открытия, благодетельного для всего человечества?
— В одних руках оно может быть благодетельным, в других окажется источником наживы и злоупотребления. В капиталистических государствах понятие о благе человечества имеет весьма условное значение.
Валерия не возражала. Она думала о чем-то своем. Ее тонкие брови сдвинулись.
— А если бы это касалось искусства? — спросила она тоном, в котором Смолину почудилось легкое возбуждение.